Почему замерзла Дарья

Времена меняются, а школьная программа по литературе по-прежнему узнаваема. Все те же «Тарас Бульба», и «Муму», и «Ночь перед Рождеством»… Разве что разрешили детям читать авторскую, без советской цензуры, версию произведений. Кажется, целая вечность прошла с тех пор, как отвечала я на своем первом устном экзамене в школе по билету, одним из вопросов в котором был «Образ Дарьи» в поэме Николая Некрасова «Мороз, Красный нос», — и вот читаю этот текст спустя десятилетия вместе с сыном. Читаю и осознаю, насколько отличается то, чему учили и все еще учат в школе, от того, что мне открылось в этом чтении.

Два парадокса

Печально читаю ребенку вслух печальнейшую поэму, добираясь до слов о том, как только что овдовевшая Дарья едет в лес за хворостом, — как вдруг сын меня спрашивает: «Что же они дров не запасли? У них же всегда хозяйство было в порядке?» И правда… Начинаю прокручивать текст обратно.

Семья, о которой писал Некрасов, была далеко не безалаберной, славилась домовитостью, продуманностью всей жизни: «Всегда у них чистая хата, хлеб выпечен, вкусен квасок, здоровы и сыты ребята, на праздник есть лишний кусок». Это современные пятиклассники уже знали, ведь начали они с заучивания как раз этого отрывка из поэмы, прославляющего «тип величавой славянки». Помните: «Есть женщины в русских селеньях…»? Моему ребенку с трудом дались эти 18 строф. Зато в процессе заучивания уж так впечатались в сознание (мое и его), что клином не выбьешь.

Отрывок этот, пожалуй, ключ к пониманию трагедии Дарьи: едва схоронив мужа, она — чисто от горя! — погибает сама, оставляя двоих сирот. Но в самом начале произведения Некрасов намеренно делает лирическое отступление от сюжета, чтобы дать понять читателю, к числу каких женщин относится его героиня. А она: настолько красива и сильна, настолько терпелива и трудолюбива, что «грязь обстановки убогой к ней словно не липнет», и царственно шествует она по жизни на радость и удивление «всем любящим русский народ».

Ну и, конечно, незабвенное, вызывающее улыбку: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Типичный, широко копируемый стиль поведения русских женщин. Наверное, все-таки многие поколения девочек читали Некрасова и тоже восхищались и сочувствовали Дарье.

И вот эта величавая крестьянка, «с походкой, со взглядом цариц», замерзает в зимнем лесу, прислонившись к сосне и внимая своим чарующим фантазиям о Морозе-воеводе. Что же видится ей? Чародей предлагает ей разделить с ним богатство и славу. «Богат я, казны не считаю… — слышится Дарье. — Войди в мое царство со мною и будь ты царицею в нем!» Значит, все-таки хотелось почета и богатства?

За рублем и иконой

Богатства еще как хотелось! Да и вообще — выделяться на общем фоне. Потому и надорвался муж Проклушка, возя на своем савраске и в мороз, и в метель товары на продажу. Трудился наизнос, и, вроде бы, труды вознаграждались: «Лето за летом, зима за зимой, этак-то мы раздобылись казной!» Только однажды, промерзнув в дороге, кормилец семьи вернулся совсем больной. В погоне за рублем Прокл потерял главное — свою жизнь и, как следствие, надежду для жены и детей.

Первым делом в беде семья обратилась к чему? Горячечного больного окатили «водой с девяти веретен», конечно же, сводили в баню, затем «ворожеек созвали — и поят, и шепчут, и трут — все худо! Его продевали три раза сквозь потный хомут, спускали родимого в пролубь, под куричий клали насест…» Как далеко это, увы, и от здравого смысла, и от веры во Владыку живота!

Я с удивлением читаю дальше — этого точно не было в моем школьном учебнике! Исчерпав возможности магии, Дарья наконец вспоминает о том, что в соседнем монастыре «в некой иконе явленной целебная сила была». Она бесстрашно, прямо ночью отправляется в путь!

Но что это? Заяц перебежал дорогу! Дарья верит в приметы неистово, всей душой. Вот идет она в обитель к чудотворной иконе, а сама примечает: звезда с неба упала. «…дрогнуло сердце мое: думала я, вспоминала — что было в мыслях тогда, как покатилась звезда?» Вера в примету вновь непроизвольно опережает веру в помощь Богородицы.

Вот Дарья уже у стен обители, совершила земной поклон, «…стала на ноженьки, глядь — ворон сидит на кресте золоченом, дрогнуло сердце опять!» В монастыре в тот день тоже случились похороны — умерла молодая схимница. Для Дарьи все сложилось в однозначный пазл. Когда она вернулась домой, «больной уж безгласен лежал, одетый как в гроб, причащенный. Увидел жену, простонал и умер…»

Стоя под сосной, несчастная женщина вспоминает ту последнюю свою попытку помочь мужу: «Я ли ленива была?» Снова — про труд, в котором так мало веры, так много суеверия… И возносит к небу последнюю жалобу: «Знаю, Владычица! знаю: у многих Ты осушила слезу… Только Ты милости к нам не явила!» И далее следуют две строки троеточий: голос обрывается от боли и обиды. Действительно, почему помощь была послана многим, но не ей? «По вере вашей да будет вам» (Мф 9:29)…

Спасенье — в труде?

Перед мысленным взором Дарьи, оставшейся в лесу наедине со своим страданием, мелькают сладостные картины безвозвратно минувшего простого человеческого счастья. Они чередуются с пугающими воображаемыми образами непосильного и беззащитного будущего: как станет она летом в поле надрываться без мужа в страду, как наверняка теперь заберут ее сына в солдаты и никто не вступится: «Да голова у нас вор»…

Могла ли ожидать от односельчан милосердия та, у которой «не решится соседка ухвата, горшка попросить»? Наверняка помянут прежнее высокомерное самодовольство. Могла ли рассчитывать на жалость, если был «не жалок ей нищий убогий — вольно ж без работы гулять!» Именно так: не просто нищий, а «нищий убогий». Последнее слово, как мы знаем, на Руси всегда означало человека Божиего, который воспринял свою нищету как особый Промысл и спасительный жизненный крест.

Дарья понимает все это и судит себя своим же судом. Ее губит не мороз («и голод и холод выносит» — помните?) и даже не горе (разве не достойное это испытание для такой сильной и трудолюбивой личности — вдовство?). «Величавую славянку» губит отчаяние, отсутствие надежды на Бога и людей, к которым и сама она прежде, в силе и счастии, относилась строго и свысока.

И потому некрасовская фраза: «В ней ясно и крепко сознанье, что все их спасенье в труде» — парадоксальным образом не возвышает, а снижает образ Дарьи. Не таким было массовое крестьянское сознание на Руси: все спасенье — в Христе! Потому и названы были простые земледельцы крестьянами  — христианами.

Но было среди крестьян немало и тех, кто, обладая прекрасным здоровьем и прочими выдающимися душевно-телесными способностями, перестал полагаться во всем на Бога и все свое упование возложил на собственные силы и трудолюбие: «Что потопал — то и полопал». И никак иначе. А значит, как только ты теряешь силу, здоровье, мужнину поддержку и прочее, рассчитывать больше не на что. Перед человеком, забывшим Бога, разверзается пустая и холодная, как в царстве Мороза, бездна.

Для тех, чье «все спасенье» в труде, спасения нет. Трагедия Дарьи, как и в целом некрасовского идеала русской женщины, — в неосознанной бездуховности, в отодвинутом на периферию житейской суеты и навязчивых суеверий образе Божием. …Но, к сожалению, это не преподают в общеобразовательных школах.

Лилия Шабловская

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской митрополии обязательна.