Святой преподобный Варнава Гефсиманский (1906), основатель Иверского Выксунского монастыря

Со времен апостольских до наших дней Предвечное Слово не перестает являть миру своих избранных, подвигом служения Господу и ближним получивших «доступ к той благодати, в которой они стоят и хвалятся надеждою славы Божией» (Рим. 5:2). К подобным избранным причислен ныне и досточтимый старец Гефсиманского скита иеромонах Варнава. Став народным духовником на рубеже XIX и XX веков, во времена смутные, как бы мы сказали теперь — на сломе эпох, он не только монашеским именем — «сын утешения», но и глубинной сутью своего священнического служения стяжал широкоизвестную славу старца-утешителя. Варнава принял на себя подвиг духовничества в тридцатилетнем возрасте. Когда же и летами и опытом достиг он зрелости и почитания, то к нему за советом, за помощью и вразумлением каждодневно обращалось до пятисот человек.

У духовника-прозорливца, наделенного добродетелями любви и рассудительности, бывали люди всех сословий — от Государя Императора до крестьян и фабричных. От бесконечного потока страждущих старец изнемогал физически, у него пропадал голос, но, как воин Христов, он оставался неизменно бодрым и крепким духом. Кроме мирских, отец Варнава опекал монашествующих, и не только скитских братий, но и насельниц Иверско-Выксунской обители, устроенной им самим по подобию серафимовского Дивеева. «Кормильчик», как называли его сестры, часто наведовался к своим «дочкам», а когда не имел возможности приехать, писал им многочисленные письма, полные утешений, заботы и любви о Господе.

Так гефсиманский старец подвизался на поприще всероссийского утешителя, — смиренно и безропотно до самой своей блаженной кончины в 1906 году…

Родился иеромонах Варнава в селе Прудищи Венёвского уезда Тульской губернии 24 января 1831 года, и во святом крещении нарекли младенца Василием, в честь святителя Василия Великого. Его родители, Илия и Дария Меркуловы, крепостные крестьяне, были людьми добрыми и богобоязненными. Среди своего окружения отличались они трудолюбием, кротостью нрава и всецелой преданностью воле Божией.

Пример добродетельной жизни родителей благотворно влиял на впечатлительного, чистого душой мальчика. Он с детства любил церковь: часто ходил на богослужения, старался заучивать на память молитвы. Когда же узнал грамоту, то с особенным прилежанием стал читать слово Божие.

Поскольку отец как хозяин и единственный работник в семье редко бывал дома, то бремя воспитания детей несла, главным образом, мать. Ставшая со временем схимонахиней Иверско-Выксунской обители, Дария рассказывала, как Господь хранил ее сына — избранного отрока своего. Однажды четырехлетний Василий, заигравшись, попал под колеса тяжелогруженого экипажа. Мальчик, к изумлению очевидцев, остался цел и невредим. В другой раз, слезая с печи, он нечаянно оступился и сорвался с самой верхней ступеньки. Мать, обнимая окровавленного сына, обратилась с горячей мольбой к Богу о помощи. На другой день, к ее несказанной радости, ребенок был совершенно здоров, только небольшой красноватый шрам, оставшийся на щеке, напоминал о случившемся.

Известно еще об одном замечательном явлении. Однажды Василий занемог. Сильный кашель не давал дышать. Отец с матерью думали, что сын их не останется в живых. Но произошло нечто необыкновенное. Как-то вечером, изнемогая от приступа кашля, мальчик вдруг приподнялся на постели и на его болезненном лице отразились испуг и удивление. Заметив это, отец спросил:

— Что с тобой, Вася? Чего ты испугался?

— Разве, батюшка, ты не видишь?

— Я ничего не вижу. Да что видеть-то?

Немного успокоившись, отрок рассказал следующее:

— Когда меня стал душить кашель, я поднялся: лежа тяжелее дышать. И тут, за столом увидал юношу в белом одеянии, с лучезарным лицом, который, перелистывая книгу, ласково и кротко смотрел на меня… Потом его не стало, а я почувствовал себя так хорошо и легко, боль в груди утихла, как будто я и больным не был.

Поняли родители отрока, что произошло чудо, и возблагодарили Бога за Его милосердие.

Сам отец Варнава часто говаривал, что он был мальчиком шустрым. Свое недолгое обучение в школе псаломщиков Вася закончил изучением Часослова и Псалтири и, нужно думать, лишь самыми начальными уроками письма.

Еще отроком он распрощался с милыми сердцу родными полями и переселился с родителями на чужбину. В 1840 году крепостные крестьяне Меркуловы всем семейством были проданы другому владельцу в село Нара (Фоминская) Московской губернии (ныне город Наро-Фоминск).

Василий рос не по годам молчаливым, избегал праздных разговоров. Все невольно обращали внимание на него. Когда он окреп, помещик приказал обучать его слесарному мастерству, к которому юноша имел особую склонность. Свободные дни проводил он в Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни, что вблизи Нары Фоминской. Ему нравилась монастырская служба, пришлась по сердцу и сама тихая обитель. Василий старался чем-либо послужить монахиням: одной исправит старый замок, другой скобу или крючок к двери приделает… Возможно, к такому послушанию побуждал его известный своей подвижнической жизнью монах Геронтий, в то время живший отшельником близ монастыря. Под влиянием этого опытного в духовной жизни старца в юном Василии возникла и постепенно созрела мысль отречься от мира, его суетных, скоропреходящих радостей. В то время как любящая мать немало скорбела о том, что ее сын-кормилец нисколько не бережет себя, старец Геронтий с радостью и любовью наблюдал за юношей, сердце которого преисполнялось любовью к Богу и стремлением угодить Ему.

Осенью 1850 года Василий с матерью отправились на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру. Они неопустительно посещали лаврские богослужения. Однажды, по окончании службы в Троицком соборе, Василий подошел к мощам преподобного Сергия и, когда прикладывался, почувствовал великую радость на душе. То чувство было тогда для него необъяснимо, но он тут же, у раки угодника Божия, окончательно решил, если Господу будет угодно, поступить под кров Сергиевой обители.

В 1851 году двадцатилетний Василий, получив родительское благословение, удалился в Лавру. Вскоре вслед за ним перешел сюда и его наставник, отец Геронтий, принявший схиму с именем Григорий.

17 ноября 1856 года Василию Меркулову была выдана отпускная грамота, освобождавшая его от крепостной зависимости с предоставлением возможности избрать род жизни, какой сам пожелает. К декабрю 1857 года по благословению своего старца схимонаха Григория и с разрешения наместника Лавры архимандрита Антония (Медведева), Василий поступил послушником в Гефсиманский скит, основанный митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым), расположенный в трех верстах от Лавры.

Здесь среди многих старцев-подвижников перст Божий указал молодому человеку духовного руководителя в лице монаха Даниила. С виду старец казался весьма суровым. Действительно, он был таковым, но только по отношению к себе; что же касалось других и в обращении с посетителями, он всегда был добр, кроток и снисходителен. В скиту Даниил был известен как строгий подвижник и постник, питавшийся обычно только ржаными сухарями и водой. Отец Варнава рассказывал, что однажды, когда он в первый день Пасхи пришел к старцу Даниилу, то застал его вкушающим ржаные сухари, размоченные в воде. На недоуменные вопросы юноши монах отвечал: «Да воды-то, сынок, выпьешь немного, только по нужде, а чайку-то и лишнего захочешь, пожалуй. А что сегодня день Святой Пасхи, так у меня и каждый день „Христос Воскрес”».

Скитское послушание юноша проходил в слесарной мастерской. Ремесло, знакомое ему еще в миру, скоро сделало его известным среди братий под именем Василия-слесаря. Кроме того, он исполнял добровольно взятую на себя обязанность келейника старца Даниила. Это давало возможность лишний раз зайти к духовному отцу и в откровенной беседе облегчить свое сердце. И схимонах Григорий не оставлял своего земляка без отеческого попечения. На праздники они встречались в Лавре. Иногда Василий приносил схимнику какое-нибудь угощение, стараясь этим изъявить свою глубокую благодарность и искреннюю преданность.

После слесарного послушания молодой человек был поставлен к свечному ящику, он, кроме того, читал в церкви Апостол и поучения из Пролога.

Сравнительно недолго пришлось Василию пожить уединенной жизнью. По воле начальства он был вынужден оставить свою тихую Гефсиманию и переселиться к так называемым Пещерам близ скита. В одной из них монахи устроили церковь во имя архистратига Михаила, в которой явила себя силой исцелений Черниговская икона Пресвятой Богородицы. К ней притекали толпы богомольцев. Проводником у них поставили Василия. Так на новом послушании промыслом Божиим он вновь оказался лицом к лицу с миром. Как ни тяжко было ему лишение тишины и безмолвия, однако, достойный питомец своих наставников, он хранил свое сердце. Его благоговейная настроенность, неизменная кротость и благодушие снискали добрую славу среди богомольцев.

Врожденная живость и восприимчивость, серьезность и духовная рассудительность, отеческие внушения старцев-наставников, схимонаха Григория и монаха Даниила, — все это духовно совершенствовало Василия. Не оставлял он и послушание келейника у старца Даниила вплоть до самой его кончины в 1865 году.

В последние дни жизни монаха Даниила одна из его духовных дочерей спросила: «Батюшка, кто же будет нас утешать без вас?» В эту минуту в келию вошел Василий, и старец, к большому ее недоумению, с улыбкой ответил: «Вася будет утешать вас!»

Василий не забывал и старца схимонаха Григория. В одно из посещений Лавры, во время предсмертной болезни духовника, иноку была объявлена воля Божия: ему предстояло принять на себя подвиг старчества, который он и понес после смерти обоих своих наставников. Завещая ему принимать с любовью всех приходящих и не отказывать никому в советах и наставлениях, старец Григорий дал ему две просфоры и сказал: «Сим питай алчущих — словом и хлебом, тако хощет Бог!» Затем он, открывая ему волю Божию, присовокупил, что им должна быть устроена женская обитель в местности «отдаленной отсюда и сплошь зараженной расколом», что монастырь этот послужит светочем для заблудших чад Православной Церкви, о чем Сама Царица Небесная печется. Богородица и укажет ему место, и во имя Ее должна быть освящена обитель. При этом старец, с любовью и грустью взглянув на своего ученика, не скрыл, что много придется ему потерпеть скорбей. «Впоследствии же скорбь твоя сменится духовной радостью, — утешал схимонах Григорий, — слава об обители разнесется далеко, и потекут со всех концов России золотой струей обильные приношения, и процветет эта обитель невест Христовых, яко крин сельный. Будут многие приезжать только посмотреть на обитель и будут дивиться ее благолепию…»

Стоя на коленях пред одром умирающего старца, преданный ученик с горькими слезами умолял своего наставника не возлагать на него бремя, превышающее его силы, на что старец сказал: «Чадо, не моя воля есть на сие, но воля Божия да совершается над тобою! Не сетуй на тяжесть креста: тебе будет Господь помощник. Без помощи Божией он тяжел и непосилен, но ты, чадо, в день скорби возверзи печаль твою на Господа, и Той тя утешит».

На следующее утро послушник Василий услышал, что старца Григория разбил паралич и он потерял дар речи. А через два дня, 2 января 1862 года, схимонах Григорий тихо предал дух свой Богу.

В тяжелой, глубокой печали о потере своего отца и наставника и в смущении от его предсмертного завещания послушник Василий поспешил к старцу Даниилу. Но и тот убеждал Василия в необходимости с покорностью воле Божией исполнить возложенное завещание — с любовью служить страждущему человечеству. «Да будет так, якоже хощет Бог!» — закончил старец Даниил, и смиренный ученик мало-помалу наконец успокоился, хотя и не переставал в душе ужасаться пред крестом предстоящих скорбей и высотой возложенного на него подвига.

После смерти монаха Даниила жизнь Василия, в сущности, не изменилась. Как и при старце, его служение ближним, принятое им как послушание, продолжалось. Только теперь, с обретением известности, число приходящих к его келии все увеличивалось.

20 ноября 1866 года послушник Василий был пострижен в мантию с наречением ему имени Варнава, в честь апостола от 70-ти. К этому времени отца Варнаву уже хорошо знали и почитали богомольцы Троице-Сергиевой Лавры. 29 августа 1871 года в Угрешском монастыре монах Варнава епископом Дмитровским Леонидом (Краснопевковым), викарием Московской епархии, был рукоположен во иеродиакона. Когда теперь, после посвящения, приходилось часто служить, то душа отца Варнавы наполнялась неизъяснимым восторгом.

Но не успел он еще навыкнуть диаконскому служению, как был возведен на степень священства. 20 января 1872 года епископом Можайским, викарием Московской епархии, Игнатием (Рождественским) в Высокопетровском монастыре иеродиакон Варнава был рукоположен во иеромонаха.

Широкое признание отца Варнавы побудило наместника Лавры архимандрита Антония утвердить его народным духовником Пещерного отделения Гефсиманского скита. Произошло это 24 января 1873 года. Руководимый до этого времени старцами-наставниками, духовно возраставший сокровенным иноческим деланием, отец Варнава теперь сам становится воспитателем и духовным врачом людских сердец, чутко отзывавшихся на любовь и сочувствие.

Должность духовника сделала отца Варнаву еще более известным среди богомольцев, о чем пророчески предрекали его старцы. Все дни — с раннего утра до глубокой ночи — он посвящал теперь служению страждущим. Двери его убогой келии были открыты для всех. Старушка, издалека пришедшая на богомолье к «Троице-Сергию», юноша-студент, ученый профессор, сановник, мастеровой, торговец, молоденькая девушка, монахини, дети — все шли к батюшке. Для всех он был одинаково любезен, как истинный «сын утешения» всех привечал словом отеческой любви. Отец Варнава искренно, от души радовался с радующимися, скорбел со скорбящими; он был нужным собеседником для деловых людей, по-отечески снисходительно и ласково наставлял молодежь, детей, доверчиво бравших благословение у своего «батюшки Варнавы». И само лицо его всегда озарялось светлой радостью, несмотря на то, что он часто испытывал крайнее переутомление.

Словно древний скитник, отец Варнава поселился в отдельном деревянном домике. Меньшую половину занял он сам, а другую — его келейник. Строгий в жизни, старец довольствовался самой скромной обстановкой. В первой комнатке — приемной — перед маленьким окном стоял деревянный столик с простым чернильным прибором. Здесь же лежали письма почитателей старца, искавших у него духовного утешения и писавших ему из самых отдаленных мест необъятной России. Рядом со столиком — икона святителя Николая — благословение старца схимонаха Григория. Передний угол был убран святыми образами, среди которых — особо чтимая старцем Иверская икона Богоматери. Перед ней горела лампада, стоял маленький, покрытый пеленой аналой, в ящике которого помещались крест, Евангелие, Следованная Псалтирь, Апостол и Канонник. На стене возле аналоя всегда висели полумантия и епитрахиль — все, что нужно для келейной молитвы и совершения таинства исповеди. Простой диван, узкая кровать, стол и несколько табуреток дополняли обстановку келии.

Иеромонаха Варнаву навещала иногда его родная мать, схимонахиня Дария, старица кроткая и смиренная. Однажды, протискиваясь сквозь огромную толпу посетителей, она добралась почти до самых дверей келии, но ее грубо оттеснили стоявшие тут барыни. Матушка старца, услышав раздраженное: «Ты, монашка, жди своей очереди…», низко поклонилась обидчикам и тихо отошла в уголок.

Вскоре дверь отворилась. Старец, приветливо улыбаясь, окинул всех своим проницательным взором и громко сказал: «Где-то тут монашка есть».

Увидев свою мать, обратился к ней со словами: «Матушка, ты разве очереди дожидаешься? Зачем же ты отказываешься от своего сына! Я вот от тебя не отказываюсь!»

Ответом старицы были лишь слезы умиления и признательности. Войдя в келию, она, прежде всего, просила помолиться за тех барынь, которые так грубо обошлись с нею.

Был и такой случай, когда мать отца Варнавы, еще до своего пострига, пришла к нему 17 августа. В этот день в Гефсиманском скиту со времен митрополита Московского Филарета (Дроздова) по уставу Иерусалимской Церкви совершался чин погребения Божией Матери. На праздник собиралось множество богомольцев. Сильно смущалась старушка, когда батюшка, представляя ее почетным гостям, говорил: «Это вот моя родительница…»

— Кормилец, зачем же ты всем говоришь, что я мать твоя? Боюсь, как бы, глядя на мое убожество, они не стали и тобой пренебрегать.

Старец, улыбаясь, отвечал:

— Ах, матушка, матушка! Твоим-то убожеством я и должен гордиться… что ты и в бедности сумела воспитать меня как должно.

На что старица в простоте сердечной заметила:

— Какое мое воспитание? Не я, грешная и убогая, а Господь милосердный воспитал тебя.

Вставал отец Варнава по обыкновению очень рано. Исполнив свое келейное правило, он присутствовал на богослужении, а все остальное время, часто забывая даже о пище, беседовал с народом. Никому не было у него отказа: одного утешит, другого предупредит о грядущем испытании, наставит, как поступить в таком случае, всех благословит.

Нельзя было не дивиться светлому уму старца Варнавы, его рассудительности, чрезвычайной живости, бодрости и неутомимости при ежедневных непосильных трудах. Старец всегда как-то особенно кротко, любовно умел затронуть самое сокровенное людских сердец. Приходят посетители, жалуются на духовные немощи. Старец приветливо улыбнется и скажет: «Ах, сынок, сынок… Когда же начнем лучше-то жить… Смотри, терпит, терпит Бог да вразумлять начнет. Ну, на этот раз Бог простит тебя, и все-таки собирайся с силами, не греши более… А посты-то соблюдаешь ли?» — «Плохо», — отвечает пришедший. «Все это нехорошо… Слушаться нужно Церковь, слушаться». С какой же любовью относился отец Варнава к тем, в ком видел искреннее раскаяние! «Сынок, — говаривал он часто, — а ты попробуй, постарайся этого не делать, удержи себя хотя бы один разок, а я за тебя помолюсь — Господь и поможет».

Для батюшки не существовало различия возрастов, званий и состояний его «деток», со всеми он обращался одинаково отечески-ласково. Почтенный генерал, молодой архимандрит равно слышали из его уст ласковое обращение «сынок». Солидную знатную даму и молоденькую девушку одинаково звал он «дочкой». Бывало, некоторых из почетных гостей он усаживал на диван в своей келии, предлагал им чай из «своего» самовара. Разумеется, «детки» в таком случае бывали счастливы. Те из богомольцев, которые не заставали старца на месте, записывали свои имена, вкратце писали о своих скорбях на стенах тесовых сеней, прилегающих к старческой келии, и заочно просили его молитв.

Некоторые — не только миряне, но и иноки — сетовали, что старец при «отборе» посетителей будто бы предпочитал людей зажиточных. «У благородных да богатых больше поводов к соблазнам и греховной жизни, чем у простых, — говорил отец Варнава по этому поводу в задушевной беседе. — Поэтому-то они больше и нуждаются в духовной поддержке». Было, несомненно, у старца и особое побуждение принимать в своей убогой келийке высокопоставленных людей. Он никогда не делал это из личных соображений, исключительно для блага других. Скорбит, бывало, безутешная вдова, печалуется смиренный служитель алтаря, делится своими горестями настоятельница обители, а старец тут же и успокаивает. «Подожди, — говорит он, — у меня есть один хороший человек, он поможет тебе». Так гефсиманский батюшка объединял своей любовью знатных и незнатных. Свято храня апостольский завет: все у вас да будет с любовью (1 Кор. 16:14), отец Варнава только и жил этой любовью ко всем.

Молва о великом и многополезном служении старца не могла не дойти до священноначалия, и в награду за труды и в поощрение их в 1885 году отец Варнава был удостоен права ношения набедренника. В 1888-м его наградили наперсным крестом.

В 1890 году иеромонах Варнава был назначен духовником братии Гефсиманского скита. Если монахи спрашивали, можно ли прийти к нему и когда, батюшка неизменно отвечал: «Во всякое время можете, как только свободны и имеете что-либо сказать мне, хотя бы и самое маловажное, по вашему мнению. Мы и сами советуемся и оттого в грязи не валяемся». Старец не только всегда охотно принимал собратий, но даже выговаривал, бывало, когда его «сынок», не смея беспокоить, сядет где-нибудь в сенях у батюшки и ждет, пока он сам не отворит двери. «Ты что же не постучал? Всегда, как придешь, стучи, за послушание стучи всегда», — наставлял духовник. И когда бы ни приходили к нему его «детки» — рано ли утром, днем ли, в часы отдыха, или поздно вечером, — никто не замечал и тени недовольства на лице его или в голосе. Любвеобильный старец не только не тяготился такими посещениями, но, случалось, и сам навещал своих чад, когда кто-нибудь из них хворал. Смотрел за ними и на послушаниях. Войдет, бывало, в рабочую комнату и станет спрашивать, как они справляются, не враждуют ли, мирны ли между собою.

Поистине счастлив был тот, кто пользовался его наставлениями и советами. Это был истинно добрый пастырь, который отечески-ласково вразумлял уклонявшихся от истинного пути, учил терпению, защищал слабых и строг был с теми из братий, кто причинял неприятности другим или заставлял их страдать. Войдет иной раз к старцу кто-либо из иноков и начнет сетовать на себя: «Батюшка, у меня все какой-то разлад в жизни: то в этом, то в другом согрешишь». Старец слегка хлопнет ладонью по лбу своего духовного сына, да и скажет улыбаясь: «Ах, какой ты у меня монах! Все грешишь да грешишь. Ну, Бог простит тебя, сынок; с сегодняшнего дня положим доброе начало: будем исправляться, вот так и так поступать, чтобы противостоять греху и виновнику его — диаволу». Воодушевленный и наставленный старцем, ученик встанет на твердый путь, — по возможности исправляется и совершенствуется, благодаря Господа, что у него есть такой опытный в иноческой жизни старец и дерзновенный пред Богом молитвенник.

При неустанных трудах отец Варнава вел строгую постническую жизнь: в течение всей первой и Страстной седмиц, а также в среду и пятницу Великого поста он вкушал лишь по одной небольшой просфоре в день; а когда келейник упрашивал его подкрепиться, батюшка отвечал: «Ничего и не хочется больше; поверь, всякое дело трудно только поначалу, а потом так легко и самочувствие такое приятное и хорошее». Да и в обычные, непостовые дни он довольствовался только самым малым.

Всегда занятый, старец Варнава, казалось, напрочь забывал о себе и подолгу оставался даже без сна. Впрочем, он и вообще спал не больше трех часов в сутки, поэтому его никто никогда не видел в постели. Как проводил он ночные часы у себя в келии, — одному Богу ведомо, но можно с уверенностью сказать, что ночь как единственно свободное время суток проходила у него в совершении келейного правила, в чтении, а иногда и в писании писем. Частенько ранним утром, в четвертом часу, заставали его за этими занятиями.

При детской простоте души старец по-простому относился и к своей внешности. Потертый ватный подрясник, закапанный воском; старая, полинявшая от времени ряса; летом и зимой суконная теплая шапка; валяные или кожаные сапоги — вот и все его одеяние. И сколько, бывало, ни отбирают у него духовные дети заношенную одежду себе на память, заменяя ее новой, батюшка как-то умудрялся оставаться в своем обычном будничном виде. Даже когда он отправлялся по делам в Москву или Петербург, то не задумывался о том, как выглядит.

— Батюшка, да вы бы переодели хоть ряску-то, — скажут ему близкие. А он с неизменной шуткой ответит:

— Ведь я по сбору, как нищий, хожу, вот рваному-то мне скорее и подадут.

Вместо чая старец Варнава пил — и то лишь вечером, один раз в день, — одну-две чашки кипяченой воды. Братскую трапезу посещал он не всегда, так как почти все время был занят с посетителями. Случалось, что целыми днями оставался без еды. И только тогда, когда закрывали на ночь монастырские ворота, иеромонах Варнава «обедал». Однажды в день храмового праздника «на Пещерах» батюшка был в числе служащих. Архиерейское служение закончилось поздно. Отец Варнава собирался ехать в Петербург и, боясь опоздать к поезду, тотчас же по окончании службы поспешил к себе в келию, чтобы собраться в дорогу. В толпе окружавших его богомольцев он продвигался к своему домику так медленно, что несколько сажен от храма до крыльца шел полчаса. В келии, быстро одевшись, он положил в свою дорожную сумку «правильник», очки да шапочку и тотчас же вышел, забыв подкрепиться. На вокзалах в Посаде и Москве опять от народа ему не было покоя. В Петербурге целый день до позднего вечера разъезды по домам, долгие беседы, трудные подъемы по высоким, крутым лестницам на четвертый, пятый этажи… И только вечером на вторые сутки смог сей труженик Божий сесть за стол в доме одной своей духовной дочери…

Отдавая все свое время скорбящим и обездоленным, старец Варнава изыскивал возможность наставить своих духовных чад, хотя бы заочно. В его письмах соединяются глубокие знания слова Божия, святоотеческих творений и собственный духовный опыт, так что, читая их, невольно думаешь о поучениях древних отшельников-аскетов, которые хорошо знали и детально входили в слабости греховной человеческой природы… А ведь это писал всего лишь смиренный старец-простец.

В Великий пост двери его келии целыми днями не закрывались, и батюшка, принимая исповедников, тянувшихся к нему длинной вереницей, часами пребывал на стуже, стоя или сидя у аналоя против входной двери. Неопустительно посещая богослужения, все остальное время старец исповедовал богомольцев и братий скита и Пещер. Лишь к одиннадцати часам ночи он снимал с себя епитрахиль и удалялся в келию. «Наутро войдешь, бывало, к нему пораньше, — рассказывал один из насельников скита, духовный сын старца, — а на лице его опять уже радостная улыбка и следа нет от вчерашнего крайнего утомления. Но к вечеру опять еле-еле уж говорит, едва перемогается труженик Божий». И так весь пост. Но и в Светлое Христово Воскресение, как и вообще во все праздничные дни, не было для него отдыха. «Для монаха праздника нет», — часто говаривал батюшка. Праздничные дни старец проводил в цельнодневных трудах и в подвиге молитвы. По праздникам он служил почти всегда, а затем в келии начинался обычный прием посетителей до вечерни, когда он шел опять в церковь, уводя за собою и своих гостей.

Во исполнение завета своих духовных отцов иеромонах Варнава с полным самоотвержением служил людям до конца своих дней. Он был для всех отцом и учителем, врачом духовных, а нередко и телесных немощей. Тем, кто приходил к нему с жалобами на телесные недуги, старец предлагал иногда довольно оригинальные методы исцеления, но никто из прибегавших к ним с полной верой не раскаивался. Так, больные глаза старец советовал смачивать комнатной водой; флюс быстро излечивал, благословляя съесть натощак два-три сухих кусочка антидора без святой воды; боль в груди или боку, не поддававшаяся никаким лекарствам, утихала, когда по благословению старца больное место натирали маслом из его келейной лампады; горчичники и прочие домашние средства предлагались им часто, иногда даже в весьма серьезных случаях. Он признавал необходимость обращаться и к врачам, но не всегда одобрял операции. Чаще же всего, ради двоякой пользы, старец советовал усерднее молиться Богу, почаще приступать к святым Христовым Тайнам, воздерживаться во всем от излишеств и вообще быть повнимательнее к себе.

«Каждый день пейте святую воду натощак и просфоры кушайте — это лучшие лекарства!» — советовал батюшка. «Поменьше сладкого да жирного кушать, и здоровым будешь: хлеб да вода не сделают вреда», — напоминал он о благотворности такой диеты. «Барыня благая, брось ты свой табак курить, вот и будешь у меня золотая!» — поразил батюшка своей прозорливостью одну особу, жаловавшуюся ему на боль в груди и на то, что доктора не могут правильно определить ее причину, и по ложному стыду умолчавшую о своем пристрастии к греховной привычке. Впрочем, иногда, смотря по тому, как выглядел «сыночек» или «дочка», мудрый «врач» предписывал послабление: «Ешь, пей больше за послушание. Больше спи, гуляй — и будешь молодцом!»

По-иному относился батюшка к жалобам на болезни монашествующих, особенно молодых. С той же отеческой лаской он, бывало, вдруг и объявит им в ответ на их скорбь: «Ах, да я очень и очень даже рад, что вы хвораете, это ведь на пользу вам — смирнее будете! Кладите-ка на ночь хоть по полсотенки земных поклонников — вот и полегчает! Поменьше спите — и голова не будет болеть».

На лечение у докторов в неопасных случаях он благословлял неохотно, однако серьезно больным батюшка советовал основательно полечиться и даже указывал, к какому доктору обратиться.

Живая вера в Бога, глубокое самопознание, ум, просветленный Божией благодатью, опытность, приобретенная долговременным навыком общения с людьми, — все это придавало живому слову старца Варнавы силу, убедительность, проникновенность. Он прозревал и давно прошедшие события, настоящее и будущее из жизни в первый раз пришедшего к нему собеседника. Многим угодникам Божиим был свойствен дух прозорливости. Отец Варнава предсказал время кончины строителя Черниговского скита игумена Мефодия. Сбылось его пророчество и относительно игумена Илария († 2 октября 1912 г.). «Старец предсказал о нашей смерти давно, — вспоминал игумен Мефодий, — еще при жизни игумена Даниила († 20 февраля 1902 г.), когда отец Иларий был казначеем, а я проходил послушание в Пещерах. Было это так. Однажды пришли мы к отцу Варнаве в келию. Старец посадил нас возле себя и начал с нами беседовать. В этой беседе он, хлопнув рукой по плечу отца Илария, сказал: „Будешь игуменом! — Десять лет… И ты будешь — три года”, — обратясь взором ко мне, произнес он.

Но вот отец Иларий, согласно предсказанию отца Варнавы, умер, действительно, после десятилетнего пребывания его строителем скита. Теперь, значит, очередь за мною…» И что же? Отец Мефодий, в связи с которым никто и не думал, что он вскоре умрет, в декабре 1915 года заболел, а 15 марта следующего года скончался, пробыв, по предсказанию отца Варнавы, скитоначальником три года.

Когда молодой человек (будущий схиархимандрит, старец Троице-Сергиевой Лавры Захария) прибыл из Белых Берегов паломником в Гефсиманский скит, где жил иеромонах Варнава, то увидел массу народа. Все столпились, хотят видеть старца, а пройти к нему нет никакой возможности. Но батюшка сам вызвал его. «Где тут лаврский монах? — спросил он, — иди-ка сюда». Никто не откликнулся, так как в толпе не было лаврских монахов. Старец спустился по лесенке вниз и говорит: «Дайте, дайте пройти лаврскому монаху». Подошел к юноше, взял его за руку, ласково говоря: «Ну иди, иди в мою келию». «Я не лаврский монах, я из Белых Берегов», — возразил паломник. — «Ну я знаю, что ты там жил, а теперь будешь жить в Лавре и станешь лаврским монахом». Введя в свою келию обрадованного юношу, старец благословил его и сказал: «Ты живи у преподобного Сергия и ко мне будешь в Гефсиманский скит приходить». Все в точности и исполнилось. Старец благословил его пребывать в Лавре неисходно, несмотря на все скорби и гонения, и предсказал, что он станет духовником лаврских братий и уйдет из обители последним, что и произошло в действительности после ее закрытия.

Московский купец Иван Федорович Рубцов рассказывал, что его сын во время англо-бурской войны (1899–1902) (которая велась Великобританией против потомков голландских поселенцев в Южной Африке), сбежал из дома с товарищами, чтобы отправиться в Африку на помощь бурам. Купец решился съездить в Сергиеву Лавру к отцу Варнаве и попросить его молитв и совета, что делать. Вместе с ним поехал один студент-атеист, который, узнав о цели поездки, уговорил взять его к сему «чудотворцу». «Ну, что ты плачешь?! — не выслушав ни слова, начал батюшка. — Твоего сына завтра же привезут в Москву с другими товарищами на такой-то вокзал». А к студенту подошел и, благословляя его, сказал: «Ты окончишь курс первым, женишься, будешь прекрасным семьянином и уверуешь в Бога». Все так и вышло.

Одна из почитательниц отца Варнавы уже после кончины старца вспоминала такой замечательный случай. Расставшись со своим братом, она долгое время не имела о нем никаких известий. И старца она спросила, жив он или умер. Тот ответил: «Брат твой жив, но во грехах своих он умер». Действительно, через некоторое время она узнала некоторые подробности, из которых поняла, что брат ее пошел по пути тяжкого порока.

Старец Варнава помог полковнику Павлу Ивановичу Плиханкову (будущему старцу, преподобному Варсонофию) поступить в Оптину пустынь. Иеромонах Амвросий Оптинский благословил его закончить все свои мирские дела за три месяца, при этом сказал, что если он не приедет к сроку, то погибнет. И тут начались искушения. Приехал Плиханков в Петербург за отставкой, а ему чинят препятствия. Товарищи смеются над ним, выплата денег задерживается, он не может расплатиться со всеми, ищет денег взаймы и не находит. Но его выручает старец Варнава: помогает достать деньги и тоже торопит исполнить Божие повеление.

О прозорливости гефсиманского старца свидетельствует и история протоиерея Илии Четверухина. Он, как потом оказалось, попал к отцу Варнаве в последние часы земной жизни батюшки — Великим постом 1906 года. Старец усадил молодого человека возле себя, обнял и все приговаривал: «Милый ты мой подвижник, исповедник ты Божий». Он благословил юношу поступать в Духовную академию и прибавил: «Высоко стоять будешь, только не загордись». Спустя годы отец Илия стал настоятелем московского храма святителя Николая в Толмачах, перенес гонения за веру, аресты, ссылку, принял мученическую смерть — был заживо сожжен в одном из пермских лагерей и причислен ныне Церковью к лику святых.

Старец Варнава часто указывал людям волю Божию в различных житейских обстоятельствах. Молодой, образованный и весьма состоятельный человек открыл иеромонаху Варнаве свое давнее желание и решимость посвятить себя на служение Богу в иноческом звании, но вместо того услышал от него мягкую, но настоятельную просьбу оставить мысли о монастыре, вступить в брак, причем сам же указал и достойную невесту. И молодой человек потом не жалел, что оказал послушание старцу, и до конца жизни батюшки оставался преданным его духовным сыном.

Бывало, из послушания старцу молодая интеллигентная девушка удалялась в обитель, а иную, такую же, против ее желания батюшка оставлял в миру до некоторой поры «потомиться», и в свое время выяснялась польза для обеих, с верою принявших священническое благословение.

Если данный старцем совет неточно исполнялся или же совсем не исполнялся, последствия ослушания бывали печальными. Московский купец М-в просил благословения выдать замуж дочь за своего хорошего знакомого. Старец Варнава не благословил и притом прямо сказал купцу, что придется ему взять троих, если не послушает теперь и выдаст дочь замуж. Так и случилось: пришлось ему содержать дочь с двумя детьми, поскольку замужество ее оказаться не из счастливых, молодая женщина разошлась с мужем и переселилась к отцу.

Приехал как-то к иеромонаху Варнаве «на Пещеры» из Кронштадта полковник с женой. Они были совсем чужие друг другу, имели тайные связи на стороне. Не утаилось это от прозорливого старца, и он, взяв обоих за руки, прямо указал, чтобы порвали они свои противозаконные привязанности, простили бы друг друга и впредь ни одним словом не напоминали бы о прошлом. Тронутые отеческой лаской, супруги тут же помирились и дали обещание исполнить его совет. И кто знает, сколько подобных случаев духовного врачевания видели стены скитской келии за все время старческого служения отца Варнавы!

Надо заметить, что к мирянам старец был довольно снисходителен. Но при этом абсолютно возбранялась «дымная привычка». Болящей женщине, об этом уже упоминалось, обещал исцеление при одном условии, что та бросит курить. Любителям вкусно поесть он обычно разъяснял: «Поесть-то можно, но ведь помнить надо, что это потом черви съедят». Что же касается вопросов веры и Церкви, то в этом отец Варнава проявлял неизменную строгость и требовательность. Поэтому единственный случай удаления духовного сына имел основанием именно нарушение догматов православия. Речь идет о переметнувшемся к католикам профессоре В. С. Соловьеве, удаленном старцем Варнавой в начале 90-х годов. Сам Владимир Соловьев избегал об этом упоминать, но известна отповедь духовника: «Исповедуйся у своих ксендзов».

Как уже говорилось, всех приходящих старец называл «сынками» и «дочками», и никогда ни к кому не обращался на «вы», всегда — «ты». Среди «сынков» был, например, обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер и, наконец, Император Николай II, пришедший с покаянием к старцу в начале 1905 года. О содержании беседы Императора с отцом Варнавой точных сведений нет. Достоверно известно лишь то, что именно в этот год Николай II получил благословение на принятие мученического конца, когда Господу угодно будет этот крест на него возложить.

Старец Варнава многим предсказывал будущие гонения за веру — иным прикровенно, иным вполне открыто давал советы, как жить в грядущие десятилетия скорбей. Предсказывал старец Варнава и возрождение Русской Православной Церкви: «Преследования против веры будут постоянно увеличиваться. Неслыханные доныне горе и мрак охватят все и вся, и храмы будут закрыты. Но когда уже невмоготу станет терпеть, то наступит освобождение. Храмы опять начнут воздвигаться. Перед концом будет расцвет».

Среди многочисленных трудов и подвигов иеромонаха Варнавы первое место, бесспорно, займет достославное дело создания в Нижегородской губернии Выксунского в честь Иверской иконы Божией Матери монастыря и окормления ее насельниц.

Мысль построить обитель появилась у отца Варнавы, в то время еще инока Василия, после его знакомства с выксунским уроженцем Димитрием Пивоваровым, входившим в секту раскольников-беспоповцев. Димитрий семнадцать лет не был в храме Божием. Но вот трагические обстоятельства жизни — гибель семилетней дочери — пробудили в нем совесть. Душа стала искать облегчения. Пивоваров отправился в обитель преподобного Сергия, побывал в скиту, заглянул вместе с другими паломниками к иноку Василию и более трех часов провел с ним в беседе, которая переродила человека. По благословению Василия он вернулся домой и всеми мерами, в том числе и подвигом юродства, стал содействовать вразумлению своих односельчан и обращению их в православие. У юродивого появились почитатели и среди них жители Выксы Е. В. Кокин и А. Я. Бордачев, у которых и возникла мысль устроить в своем селе обитель. Но прежде чем осуществить этот замысел, Василий направил сельчан к святителю Филарету, митрополиту Московскому, за благословением. Владыка, узнав обо всем, сказал: «Благословляю создаться обители, а монаха-устроителя, который кроется за вами, благословляю созидать и руководить ею всегда».

По приезде в Выксу в конце 1863 года инок Василий вместе с Кокиным и Бордачевым занялся подыскиванием места для постройки богадельни, из которой в недалеком будущем должна была возникнуть чудная, благоустроенная Иверская обитель, ставшая предметом благоговейного удивления окрестных жителей. Избрав местность в лесу, на расстоянии одной версты от селения, Василий обратился с теплой молитвой к Богу и сотворил поклоны на четыре стороны. На месте будущей обители ископал на земле крест, а на месте святого алтаря будущей церкви водрузил ветвь дерева. Первыми благотворителями, пожертвовавшими лес на постройку двухэтажного корпуса богадельни и железо на крышу, были жители села Выксы: Кокины, Бордачевы и Липковы.

Во второй половине ноября 1863 года по выксунским селениям носили давно не бывавшую в этой местности чудотворную Оранскую икону Божией Матери. Отъезжая из Выксы, Василий упросил Кокиных, чтобы они, когда принесут к ним святыню, непременно позаботились освятить иконой избранное для обители место и совершить там молебен с водосвятием. Это горячее желание инока было исполнено.

Близость к будущей обители многолюдного торгового села в первое время очень смущала Василия. Не раз он думал о подыскании другого, более уединенного, места. Что же положило конец всем его сомнениям? Об этом старец рассказывал так.

«Вышел я однажды, в одно из первых моих посещений первоначального убежища сестер, поздно вечером на крыльцо богадельного дома. Было совершенно темно, а небо, покрытое тучами, казалось мрачным. И каким убогим, заброшенным показался мне тогда богадельный дом в лесной глуши! В глубокой скорби о беспомощных отшельницах-сестрах невольно поднял я глаза к небу, мысленно возлагая все упование на милосердие Отца всех сирот и вдовиц. Вдруг над самым зданием богадельни небесный свод, дотоле совсем темный, прорезала яркая и обширная светлая полоса, тихо переливавшаяся радужными цветами. Явление это длилось почти четверть часа. Понял я тут, что благоволит Господь освятить и прославить место сие. Как яркий свет среди полного мрака, должна воссиять святая обитель на месте сем, как светильник для окрестного люда».

25 мая 1865 года прибыла в только что возникшие постройки святая икона Небесной Начальницы и Покровительницы обители, присланная иноком Василием. В честь этой иконы Божией Матери — Иверской, она и была названа. Устроение такого монастыря, который должен был стать светильником для заблуждающихся и совратившихся в раскол людей, врагу рода человеческого было ненавистно. Поэтому на долю первых его насельниц выпало немало всякого рода скорбей. Кроме различных ночных страхов, им еще приходилось много терпеть и от местных властей. Но под мудрым духовным водительством отца Василия обитель расширялась. К 1873 году число ее насельниц достигло более ста, росли и суммы пожертвований. Это дало возможность начать постройку каменного соборного храма. Его освящал 12–13 июня 1877 года Высокопреосвященнейший Иоанникий (Руднев), архиепископ Нижегородский и Арзамасский, при участии благочинного монастырей архимандрита Лаврентия и строителя обители иеромонаха Варнавы.

Главным трудом сестер, согласно составленным батюшкой правилам, была молитва. Богослужения совершались со свойственными православным обрядам простотой и благолепием, внятным, неспешным и вразумительным чтением, монастырскими напевами. Если в других монастырях насельницы, обремененные работой, иногда освобождались от посещения богослужений, то распорядок дня в Выксунском монастыре позволял всем сестрам присутствовать на всех службах, кроме поздней литургии. Каждая из них имела отдельную келию, чего даже не было в других монастырях. Из обители сестер никогда не отпускали. К больным приезжали врачи. Кроме двух больших соборов — Свято-Троицкого и Иверского (зимнего и летнего) — была, по просьбе матери иеромонаха Варнавы схимонахини Дарии, устроена Успенская церковь и при ней больница и богадельня для больных и престарелых монахинь. По настоянию иеромонаха Варнавы насельниц не посылали за сбором подаяния. Выксунская обитель устроялась и содержалась единственно щедротами тех благотворителей, с которыми она была тесно связана.

Старец Варнава составил полное руководство к должному прохождению иноческого жития. В его поучениях нет, кажется, ни одного слова, не подтвержденного примером личной жизни. Сестры знали, что их родной батюшка всю жизнь проводил в тесноте, трудах и скорбях, не только никогда не стараясь уклоняться от них, но, как нередко казалось, сам добровольно подчиняясь им, всегда готовый с радостью претерпеть всякую клевету, поношение, оскорбление. Пожалуется, бывало, ему иная малодушная сестра, что слишком тяжело ей живется; труды-то трудами, да еще и бранят все ее, так что иной раз и невыносима бывает скорбь в душе. «Тебя все бранят? А ты думаешь, что Варнаву-то не бранят? Еще как ругают-то меня, грешного! И пусть, дочка, нас с тобой бранят: ведь монаха-то сколько ни черни, черней рясы не будет!» — говаривал он в утешение скорбящей.

Старец Варнава своими молитвами и неусыпным попечением всячески оберегал Иверскую обитель от злобы и расхищения врагов видимых и невидимых. И за все годы был ли хоть один день, когда батюшка не думал бы о своих «детках», не переставал бы ходатайствовать за них пред Богом и людьми?! Можно с уверенностью сказать, что не только дня такого, а и часа одного не проходило, когда бы забывал он о своей Иверской обители. В беседах с посетителями он всячески располагал их в пользу монастыря; в письмах, которые он писал по ночам, батюшка не переставал «докучать» духовным детям просьбами о своем монастыре. Среди пришедших весточек его старческий глаз отыскивал прежде всего конверты со штемпелем «Выкса», к ним прежде других тянулась его рука.

Чтобы Иверская обитель как в церковно-богослужебном, так и в бытовом плане имела характер древних иноческих общежитий, отец Варнава постоянно наблюдал за исполнением введенного им строгого устава и указывал на замеченные уклонения от оного. Кажется, в обители не было уголка, куда бы не заглядывал отеческий глаз «кормильчика». Для батюшки не существовало мелочей: долгий монашеский опыт научил его придавать огромное значение и самым, казалось бы, маловажным вещам.

В начале XX века Иверская Выксунская обитель стала душевной врачебницей и нравственной школой не только для ее насельниц, но и для всех окрестных жителей. В соседних селениях стали открываться храмы и церковно-приходские школы, до того времени не существовавшие, поскольку, как уже говорилось, места эти были пристанищем старообрядцев и сектантов.

В последние годы жизни иеромонах Варнава посещал Иверскую обитель чаще обычного. Зимой и летом, во всякую погоду, забывая о тяготах дальнего пути, не обращая внимания на нездоровье, старец неутомимо ездил и в дороге так же мало заботился о собственных удобствах, как и в скиту. Хотя окружающие и видели, как убывали силы старца, но обычная веселость его нрава не допускала и мысли, что очень скоро уйдет он на вечный покой. Батюшка щадил своих «деток» и готовил их к разлуке постепенно.

Недели за три до кончины он сказал двум бывшим у него тогда монахиням, как бы предуказывая на свою предсмертную болезнь: «Все в воле Божией, а человеку совсем нечем гордиться… Вот говорят про меня, что я вашу обитель выстроил. А разве это все я сделал? Моего тут нет ничего. Матери Божией так угодно было. Она и посылала добрых людей». Тогда же он прибавил: «Скоро у вас будет большой переворот… Помните, дочки, я не ошибаюсь». Но каждый понимал это по-своему, никому и в голову не приходило спросить его о смысле сказанного. Он и раньше как-то загадочно говорил: «Скоро поеду к Царице». Или с улыбкой: «Ну вас, надоели вы мне, уйду в затвор и больше ездить уж не буду…» Эта неизменная в устах его ласковая шутка и то, как он бодро держался, не позволяли сестрам думать о близкой разлуке с дорогим «кормильчиком».

Он был человеком среднего роста, несколько сухощавый, убеленный сединой. Запомнились черты его весьма привлекательного лица: высокий, без морщин, лоб, тонкий прямой нос и светлые, живые изжелта-серые глаза. Лицо его, обычно старчески бледное, иногда становилось бледно-розовым, а за богослужением оно просветлялось. Голос он имел звонкий, приятный, выразительный.

В последние годы жизни даже внешность старца свидетельствовала о крайнем оскудении его сил. Он осунулся: стан его казался согбенным, походка усталой, слух стал плохой, речь невнятная для непривычного уха, прерывистая от тяжелого ускоренного дыхания. Но, несмотря на крайнее телесное изнеможение, батюшка до самой кончины сохранял благообразный вид.

Предсмертная болезнь старца (острый катар верхних дыхательных путей) обнаружилась и проявилась в конце января 1906 года сначала в упадке физических сил, головной боли и слабости зрения. 30 января отец Варнава едва-едва смог принять посетителей. Но на другой день он поехал (уже в последний раз) в Выксу в сопровождении троих духовных чад. «По дороге от Мурома к монастырю отец Варнава, — рассказал один из тех его спутников, — был довольно весел и, по обыкновению, шутил с кучером монастырским, говоря: „Мы тебя все беспокоим, ты бы теперь пил чай, а тут надо ехать. Надоели мы тебе; ну, скоро уж не будем тебя беспокоить”».

В обители, несмотря на недомогание, он все-таки пошел в церковь к повечерию, и сам, по обычаю, хотя с великим трудом, совершил одевание двух послушниц в монашеские одежды. Затем старец прошел в новый Троицкий собор, осмотрел его и сделал некоторые распоряжения, в частности просил устроить монашеские места в храме. Взглянул на паперть, которую ранее предполагал переделать, но пока все оставил, как есть.

Отсюда прошел он в настоятельские покои, где было предложено ему и гостям подкрепиться трапезой. Отец Варнава немного посидел за столом, но почти ничего не ел и, не дождавшись окончания ужина, вышел из-за стола и лег в гостиной на диване. От высокой температуры батюшка впадал даже в забытье.

Благословив звонить ко всенощной, старец все-таки приподнялся и стал надевать наперсный крест и клобук, собираясь в церковь. Сестры упрашивали его отдохнуть, но он решительно заявил, что будет служить всенощную и обедню. «А Евангелие-то за меня прочитают, — с грустью добавил он, — сам-то я почти не вижу ничего…» Неимоверных усилий стоило ему преодолеть немощь и пойти ко всенощной, во время которой он выходил на литию и полиелей и, еле-еле передвигая ногами, в последний раз совершил с диаконом каждение всего храма.

На следующий день на просьбу игумении не служить самому, поберечься, решительно сказал: «Надо, непременно надо служить позднюю обедню, а то монашки заскорбят». Сестры просили его остаться в обители еще хоть на денек. «Ну, уж теперь имейте меня отреченна! — отвечал батюшка. — Я сегодня же уеду, а вас вручаю Царице Небесной. Мне необходимо съездить в Петербург проститься со всеми… Теперь последние дни перед масленицей, а тогда уже неудобно будет монаху выезжать…»

Перед отъездом отец Варнава вошел в Иверский собор, чтобы помолиться пред образом Царицы Небесной, Которой вручал он свою обитель. Затем преподал он сестрам христианское прощение и последнее в жизни сей благословение.

И в Петербурге, в последний раз посещая своих добрых «деток», батюшка в каждом доме говорил, что он приехал проститься и поблагодарить за все, что более они в этой жизни уже не увидятся.

В Москву старец вернулся 9 февраля и к вечеру был в Сергиевом Посаде. По дороге в Пещеры он навестил безнадежно больную начальницу Дома призрения Е. С. Кроткову и напутствовал ее Святыми Тайнами. После чего она мирно отошла ко Господу.

Болезнь старца никому не казалась смертельной, хотя в то же время было понятно, что опасность велика ввиду крайнего истощения его сил. Вдобавок ко всему шла первая неделя Великого поста, когда от наплыва исповедников — мирян и братий скита — старцу совсем не было покоя.

Наступила пятница 17 февраля. В келии старца с самого раннего утра толпились исповедники. Батюшка был уже на ногах и вышел «на делание свое даже до вечера», последнего в жизни! И в храме Божием во время богослужения старец не прерывал своих трудов. Уже еле говорил, еле двигался труженик Божий, а все принимал и принимал своих духовных чад, идущих к нему с покаянием.

В тот же день отец Варнава отправился в Дом призрения в Сергиевом Посаде, так как там его ждали исповедники. В половине седьмого вечера старец прибыл на место и, не теряя ни минуты, надев епитрахиль и поручи, встал у аналоя в южных дверях алтаря. Началась исповедь. Первой к нему подошла госпожа Е. И. Гончарова, только что принявшая на себя должность начальницы. По примеру своей предшественницы Е. С. Кротковой она пожелала иметь своим духовным отцом батюшку Варнаву и теперь просила его не оставлять ее своими молитвами и мудрыми советами. Старец, по совершении таинства, преподал ей краткое наставление и затем, ободрив и благословив, отпустил. На замечания ее об усталости батюшка сказал, что исповедал человек четыреста, да человек сто пятьдесят ждут его в скиту…

Но больше уже никому не суждено было исповедаться у старца Варнавы. Он тогда же, во время таинства исповеди, предал дух свой Господу в алтаре домовой церкви при Доме призрения, склонившись пред престолом.

Через полчаса прибыл наместник Лавры архимандрит Товия (Цимбал) с благочинным отцом Аверкием и, удостоверившись от докторов о последовавшей внезапной кончине старца, сделал распоряжение о перенесении блаженно почившего в Бозе старца в его келию «у Черниговской».

Отца Варнаву, как был он в епитрахили и поручах из черного шелкового муара с серебряным позументом, так и положили на санитарные носилки. Надели только снятую во время исповеди камилавку. Наместник, возложив на себя епитрахиль, сам совершил над почившим первую литию, а затем в предшествии его, с пением «Святый Боже» носилки с телом незабвенного батюшки вынесли на улицу и поставили на приготовленные сани…

А в храме «у Черниговской» между тем еще шла утреня. Братия и богомольцы все ждали, когда приедет батюшка и примет их к себе на исповедь. И вдруг… разнеслась скорбная весть: старец скончался! Во главе с отцом благочинным братия вышли к святым вратам встретить своего батюшку. Здесь же отслужили заупокойную литию, и тело почившего было внесено в его келию, где отслужили панихиду и началось чтение Евангелия. Отец Досифей — благочинный Пещер — приготовленный для себя гроб уступил дорогому батюшке. Его положили во всем том, в чем застал его смертный час. «Пусть предстанет пред престолом Всевышнего почивший на трудах в своем труженическом одеянии», — благословил наместник.

Весть о кончине батюшки Варнавы быстро разнеслась по Руси святой… Осиротевшие дети блаженного старца поспешили за последним благословением и утешением к его гробу. Гостиницы в Лавре, скиту и Посаде были переполнены приехавшими отовсюду почитателями старца. Никто и представить себе не мог, сколь великой окажется его духовная семья…

Игумения Павла и сестры Иверского монастыря, епископ Нижегородский Назарий начали было ходатайствовать о захоронении усопшего в их Выксунской обители. Но игумен Иларий с братией скита упросили оставить им прах старца. 20 февраля от митрополита Московского Владимира пришла телеграмма: «Благословляю похоронить тело отца Варнавы за алтарем пещерного храма». Гроб с телом почившего был перенесен в верхний пещерный храм, где Преосвященный Евдоким, викарий Московский, в сослужении многочисленной братии скита и Пещер совершил заупокойную всенощную.

21 февраля, во вторник, в 9 часов утра началось торжественное архиерейское служение Божественной литургии, а затем был совершен чин погребения.

У гроба батюшки плакали все. Плакал святитель Трифон (Туркестанов). Время от времени приподнимал он с лица старца покров и лобызал его главу и руки. Плакали иноки-братия и духовные дети его; рыдали миряне, в нем одном находившие себе поддержку и утешение; горько плакали его сироты-сестры иверские, лишившиеся своего отца, своего благодетеля-«кормильчика», своего любвеобильного заступника-покровителя. Была общая скорбь. Его старческий лик был светел и покоен; неземная улыбка озаряла его. Теперь яснее, чем прежде, в каждой морщинке вокруг его глаз, в складке рта и вообще во всем выражении его лица отражалась младенческая чистота его святой души.

Но вот окончилось прощание детей с дорогим отцом. Толпа всколыхнулась, духовенство подняло гроб и все направились крестным ходом вокруг собора, а затем и к месту его вечного упокоения — в Иверскую часовню скита за алтарем пещерного храма. Перенесение тела почившего старца по своей торжественности походило более на праздничную процессию, чем на погребальное шествие. При этом получилось так, что отца Варнаву, как никого, пронесли через алтарь, мимо престола Божия: гроб невозможно было пронести к могиле по узкому пещерному коридору, оставался единственный, более свободный проход — через алтарь.

Так угас светильник и был сокрыт под спудом, а на месте его вечного упокоения затеплились неугасимые лампады. Над могилой старца, у правой (южной) стены пещеры, возвышалось каменное надгробие, а поверх него была возложена черная мраморная плита. На ней посредине выгравирован восьмиконечный крест, над которым полукругом были нанесены слова: «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем», а под крестом — надпись: «Здесь погребен старец Гефсиманского скита и основатель Иверского Выксунского женского монастыря иеромонах Варнава, 75 лет. Скончался 1906 года февраля 17 дня. Он жил во славу Божию».

В своем надгробном слове епископ Трифон, преданный духовный сын старца, знавший его более двадцати лет, сказал, что вера отца Варнавы, по слову апостола Павла, была поспешествуема любовью (Гал. 5:6). Эта любовь притягивала к нему, как магнит железо, самых разных людей. Они открывали ему свое горе, свои нужды, говорили не только о духовных, но и о семейных затруднениях, имущественных, служебных неприятностях. Одним словом, у них от него не было тайн. И он всегда давал им добрый совет, часто носивший пророческий характер. Особенно же он был велик, когда ему приходилось иметь дело со слабыми в вере и малодушными людьми. Здесь своей верой он их настолько ободрял, вдохновлял, что долго после этого они смело и бодро шли своим житейским путем.

«Для того, чтобы так утешить и ободрить человека, — говорил епископ Трифон, — необходимо ему в полной мере сострадать, а для того, чтобы сострадать человеку, надо совершенно уничтожить ту духовную преграду, которую ставят между нами самолюбие, чувственность и другие страсти, заставляющие нас глядеть на своего ближнего с недоверием, с сухостью, а иногда даже с раздражением и озлоблением… Человек же истинно христианской любви смотрит на всякого приходящего к нему, кто бы он ни был, как на самого милого, дорогого брата или сестру. Он весь, так сказать, претворяется в него, живет его жизнью, действительно страдает и мучается его страданием, весь уходит в бездну его зол и скорбей, не только не гнушается его страшных духовных ран, но готов жизнь отдать за их исцеление. Вот почему и дается такому человеку слово великой духовной мудрости, слово предвидения и пророчества, которое делается способным своею силою оживить духовного мертвеца.

Но не сразу, а путем тяжелого подвига и путем внутренней работы над самим собой и молитвой человек достигает духовной высоты. И отец Варнава не сразу достиг такой веры и любви, а после долгих трудов. Он был необыкновенно строг к себе; какую простую подвижническую жизнь вел он молодым послушником, такую он продолжал вести до самой кончины — уже больным старцем. Никаких поблажек себе, никакой даже самой невинной прихоти; он носил самую простую одежду, вкушал самую грубую пищу, вовсе не пил чая. Он, например, кроме тех дней, в которые ему приходилось как чередному иеромонаху присутствовать на трапезе, никогда как следует не обедал, а так, перехватит что-нибудь — и опять за дело. Он никогда как следует не спал, а так — «прикорнет», как говорится, во всей одежде на деревянном ложе и снова встанет на молитву… Прощаясь с ним, я дерзнул поднять монашеское покрывало и вглядеться в его лицо. Оно было вовсе не тронуто тлением и дивно хорошо! Такое выражение бывает у маленького невинного ребенка, который среди игры внезапно засыпает. Лицо принимает при этом выражение какого-то ангельского спокойствия и чистоты — такое же выражение лица было и у почившего старца…

Помолись же за нас всех, труждающихся на ниве Христовой, чтобы нам обладать малою долей твоей веры и твоей любви!»

На блаженном старце Варнаве исполнились слова апостола Павла: «…служившие добре степень себе добр снискают и многое дерзновение в вере, яже о Христе Иисусе» (1 Тим. 3:13). Об этом говорит тот факт, что и по отшествии своем в Горние селения старец Варнава приходит на помощь тем, кто с верой обращается к нему в молитве. Так было с его современниками. Это продолжается и доныне.

Некоторое время спустя после кончины иеромонаха Варнавы, во время литургии, с одной из молящихся в храме сделался припадок. Придя в сознание, она сказала: «Отец Варнава в поручах и епитрахили ходил между нами». Во время Херувимской припадок повторился; тогда отнесли ее к гробнице отца Варнавы и приложили ее к святому кресту, лежавшему здесь же. С тех пор, по ее словам, припадки ее больше не повторялись, и она часто приезжала в обитель помолиться.

Известен случай исцеления у могилки старца крестьянки Смоленской губернии Вяземского уезда Ельнинской волости Елены, страдавшей страшными припадками, приводившими ее в умоисступление.

Одна из духовных дочерей иеромонаха Варнавы вспоминала, что в 1914 году она сильно заболела. Во сне явился ей отец Варнава и говорит: «Скажи, дочка, чтобы отслужили заупокойную обедню о всех твоих родных, а тебя пусть помянут за здравие — вот и выздоровеешь». На другой же день она исполнила этот наказ и через неделю уже приступила к занятиям. В 1918 году она почувствовала сильное переутомление. И снова увидела во сне отца Варнаву, который сказал ей: «А ты, дочка, приезжай ко мне, вот и успокоишься…» Пробыв в обители месяц, она совершенно поправилась. С тех пор при всяких затруднениях женщина прибегала к этому источнику утешения и всегда получала просимое, даже чувствовала, как старец внушал ей: сделай так-то или не делай того-то. И когда поступала согласно его указанию, все устраивалось благополучно.

О чудесной помощи по молитвам к старцу в 1993 году рассказывала жительница города Мурома Галина Михайловна Ильина, с детства почитавшая отца Варнаву. Однажды ночью, изнемогая от очередного приступа головной боли, она молитвенно обратилась к старцу Варнаве, глубоко веруя в его святость. Забывшись легким сном, она вдруг увидела старца Варнаву, который опустил на ее голову свою руку и, улыбаясь, начал отдаляться. В глубокой радости она проснулась и почувствовала, что боль прошла.

Собраны и другие свидетельства молитвенной помощи батюшки монашествующим и мирянам… После закрытия Черниговского скита духовные чада отца Варнавы добились разрешения перезахоронить его тело на городском кладбище.

Святость старца Варнавы засвидетельствована праведностью жизни, подвижническим монашеским деланием, чудотворениями, бывшими при жизни старца, продолжающимися и поныне, непрекращающимся народным почитанием. 19 июля 1995 года, в день Собора Радонежских святых, был совершен акт канонизации иеромонаха Варнавы (Меркулова) Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II в Успенском соборе Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Мощи преподобного почивают в воссозданном храме в честь Черниговской иконы Божией Матери Гефсиманского Черниговского скита. Боковой придел храма посвящен иеромонаху Варнаве.

Память св. прп. Варнавы 2 марта и 6 июля

Текст сайта Комиссии по канонизации Нижегородской епархии