Вера и творчество

9 января 2004 года в светлые дни Святок в Белом зале Нижегородской государственной областной универсальной библиотеки прошла персональная выставка нижегородского художника Николая Бурдастова.
Творчество художника уже знакомо многим нижегородским ценителям живописи по региональной выставке «Большая Волга», проходившей в этом году, и по работам, выставляющимся в художественных салонах и галереях города.
Николай Юрьевич любезно согласился ответить на вопросы корреспондента нашего сайта.

— Николай Юрьевич, скажите, пожалуйста, чем для вас является творчество – служением или актом самовыражения?

— Для меня творческий процесс является несомненно служением. Естественно, что на пути творчества как служения каждый художник самовыражается, творчество без самовыражения невозможно, но весь вопрос в том, как творческая личность самовыражается. Я в своем творчестве беру за основу мир Божий, до красоты и совершенства которого дотянуться просто невозможно. Также показать ее я просто не могу. Именно поэтому я стараюсь быть правдоподобным, подобным Богу.
Исходя из этого, я как творение Божие, как православные говорят – «раб божий», не имею права искажать этот мир, а на пути самовыражения это часто происходит. Русская реалистическая школа живописи как раз и предполагает такое отношение к миру. Некоторые люди обвиняют реализм в отсутствии развития автора, приравнивая реализм в живописи к фотосъемке, – это ерунда, это неправда. У человека, к тому же, два глаза в отличие от объектива, есть еще и мозг, но главное — есть душа и сердце. Одним словом, вполне достаточно средств для того, чтобы впитывать эту правду и пытаться совершенствоваться как мастер, как художник.
— Творческий процесс требует какого-либо поведения, настроения, образа жизни или все — дело вдохновения, которое спонтанно? Пришло – создал!
— Бывает и последнее, я думаю, здесь не может быть никаких правил. Работа наша естественно предполагает постоянную работу, дело наше накопительное: трудишься, накапливаешь все – мастерство, видение, материал. А что касается вдохновения, это прекрасно, если вдруг что-то тебя осенит, это здорово, это всегда приятно и радостно, но в то же время и тяжело. Иногда, бывает, возвращаешься к холстам которые стоят по многу лет в мастерской, а потом тут же видишь решение картины, тут же делаешь и получается. Но, с другой стороны, вдохновение — это такая вещь, такое состояние, которое неделю, даже день не удержишь. А постоянный труд и наблюдательность, потом и вдохновение смогут подарить, а вместе они помогут, и сделать что-либо.

— Вы сказали, что для художника важна наблюдательность как определенный труд души, как ее свойство. Можно ли сказать, что художник по сравнению с остальными людьми больше видит, чем смотрит? Насколько вообще для художника важно именно видеть?

— Да, действительно, часто люди смотрят и не видят, значит, не проникают, значит, не понимают, а соответственно от этого ничего не складывается, и человек, тем более художник ничего не может сделать. Для художника, конечно, важно уметь не просто смотреть, но видеть и, осознав, суметь что-то сделать, как-то передать то, что нужно передать людям, как-то выразить, показать. Другой вопрос, если прикрываться фразой «А я так вижу», то это уже спекуляция, это уже некоторое лукавство. Сделал человек какую-нибудь ерунду, наворочал что-нибудь непотребное, все люди ходят и морщатся, а он в ответ: «А я так вижу! И все, отстаньте от меня, я такой великий, а вы ничего не понимаете!»

— Можно ли в этом случае сказать, что во фразе «я так вижу» главным и основным словом является слово «я», а не слово «вижу»?

— Именно, тут как раз нет служения. Если человек честен, если творчество именно служение, то и внутреннее, личное будет выражаться и если оно несет гармонию и красоту, то оно и выход найдет в подобной содержанию форме. А когда все зиждется на собственном «я», человек не сможет выразить даже самого себя. Так же, в общем, и в религиозной жизни: один религиозен, другой – нет. Не нам судить.

— Человеку, который способен видеть, проникать, наверное, не очень просто живется?

— Очень правильно. Конечно, духовное видение, некое, можно сказать, прозрение не облегчает жизнь в том смысле, как его обычно понимают, – в материальном. А открытые глаза не приносят ни славы, ни денег, ни комфорта.

— В каком возрасте вы почувствовали себя художником — не просто человеком, который умеет рисовать, а именно художником?

— Честно сказать, я не могу ответить на этот вопрос, я с самого раннего детства очень любил рисовать, но осознавал ли я себя художником, трудно сказать.

— То есть можно сказать, что изначально к этому было достаточно серьезное отношение, все становление прошло плавно, незаметно, не так чтобы несерьезное отношение вдруг заменило твердое осознание того, что быть художником — это судьба?

— Нет, у меня такого не было, просто с самого детства мне очень нравилось рисовать, но на моей родине ни художественной школы не было, ни кружков не было, ничего не было, было просто невыносимо. А когда я в 8 классе переехал в Дзержинск и поступил во 2-й класс художественной школы, это было великое счастье для меня. Я даже учебу в школе отодвинул на второй план, кроме того, переезд в незнакомый город я пережил легко. А счастье, которое я испытывал в художественной школе, до сих пор помню и ценю.

— К вопросу о счастье – скажите, пожалуйста, согласны ли вы с тем, что труд является одним из элементов человеческого счастья, ведь изначально Бог дал людям Эдем незавершенным, Адам и Ева должны были возделывать райский сад, совершенствовать?

— Да конечно, не могу говорить за всех, скажу за себя: я толком отдыхать не умею, для меня отдых и труд — это одно и то же. Пишу, рисую, хожу, смотрю – вот это для меня просто счастье, отнимите у меня все это, и я погибну. Без трудовой занятости человек превращается в животное.

— Религиозная тематика ваших полотен приходит сама, или это какое-то рациональное решение?

— Не знаю, что сказать. И придумавается, и приходит.

— А бывает так, что хочется что-либо написать, а ничего не получается?

— Конечно.

— А часто так случается?

— Часто. Я не из тех людей, у которых все получается легко, все происходит трудно и мучительно, и я порой не испытываю великого удовольствия, это чувство посещает меня даже чаще чем радость творчества.

— Человек объективно может судить только о себе. Скажите, если сравнить жизнь творческого человека, жизнь художника сегодня и двадцать лет назад, в чем можно найти плюсы, в чем минусы, в чем сложности и искушения, когда их было больше?

— Я даже не знаю, когда было труднее. Лично я не смогу, пожалуй, ответить на этот вопрос, потому что в советское время я не мучался и меня никто не зажимал, а с другой стороны сейчас я тоже ничем не стеснен. Сложность, может, могла бы состоять раньше в религиозной тематике, но тогда я был еще далек от этой темы. Однако и сугубо конъюнктурных, коммунистических вещей в советское время я не делал. Хотя, когда работал в фонде, у меня был один заказ – небольшая картина «Ленин с нижегородцами», но я ее сделал прежде всего как живописную композицию фигур, и даже с увлечением. Потом я ее сдал заказчику в Волжскую флотилию, а через месяц теплоход, на котором была картина, сгорел дотла. Одним словом, один дым, и я помню, особой жалости или даже грусти у меня эта потеря не вызвала.
А сейчас, чтобы создать серьезную картину, на нее нужно сначала заработать, а для этого нужно писать в салон. Но я стараюсь на этом пути максимально уменьшить зазор между своим творчеством и заказом.

— А в советское время в вашей практике случалось полученный заказ, который противоречил вашему творчеству, изменить в нужную сторону?

— Был, именно в моей практике был. Заказ из Варнавино на картину «Провозглашение советской власти в Варнавино». В Варнавино я поехал с двумя уважаемыми художниками. На месте в отделе культуры состоялся разговор с заказчиками. Одному из моих коллег поручили картину, посвященную пограничнику, погибшему в 30-х годах на Халхин-Голе, другому пейзаж, а я возьми да и задай вопрос: «А что у вас Варнавино началось с 17 года?» Оказалось, что история поселка связана с личностью святого Варнавы Ветлужского. А у меня почему-то тогда никакого страха не возникло, завязалась теплая беседа, в результате которой завотделом культуры повел нас к председателю исполком. Пришли к нему, состоялся такой же разговор, и, что удивительно, сразу изменили заказ. А когда местный краеведческий музей мне предоставил информацию, оказалось, что святой был учеником самого преподобного Сергия Радонежского, нес свет учения на этом месте, был великим подвижником. В итоге и я, и заказчики были более чем довольны.

— Ваш взгляд на русское и западное искусство в современном мире?

— Сейчас трудно подытожить, какое искусство русское, какое западное. Настолько сейчас все перемешали, сбили ориентиры, сбили с толку, что итоги подводить трудно. Мне кажется, что, по сути, русское искусство более склонно к правде, к исканию правды, к служению правде, нежели западное искусство. Но это опять-таки корни – православие и католицизм, от этого определенная разница менталитетов. Разрушение духовных традиций на Западе и привело к размножению разного рода измов. А для русского художника, на мой взгляд, подобная революция, противоборство природе противно. Для отечественного мастера, воспитанного в школе русского реализма, уход на путь искажения окружающего мира иначе как грехом, борьбой с правдой не назовешь. Однако школа русской живописи еще жива.

— Можно ли сказать, что избирая религиозные сюжеты, художник рискует обнажить собственную внутреннюю пустоту, свое несоответствие достигаемой цели, промахнуться, показать в самой неприкрытой форме дилетантизм души, эстетики, ума?

— Конечно. В таком случае сразу все ясно. Это, кстати, и разговор о картине. Возвращаясь к только что сказанному, могу отметить, что на сегодняшний день питерская школа по-видимому настолько отошла от традиции понимания картины как понятия, что это видно сразу. Видно, что человек не может с этим справиться. Картина многое может показать: и знание художником истории, и уровень владения живописью, композицией, да все, все, все. Картина — это такое большое понятие, которое в себе все заключает. И когда вот так вот замахивается человек, может быть, даже не обладая большим жизненным опытом, молодой совсем, то он, конечно, может промахнуться, но самомнение при этом может быть таким, что он может затеять пяти-семиметровый холст. Это какая нужна сила, внутренняя колоссальная сила?! Просто диву даешься, а картина получилась – пустое место. Это большой показатель. И вы правы, что любое прикосновение к религиозной теме сразу обнажает в какой-то мере человека. Я боюсь, что и меня обнажает, и я всегда очень боюсь и долго сомневаюсь, пока, когда касаюсь этой темы. Да, в общем, я уверен, что и попаданий у меня нет, но пытаюсь что-то делать, а говорить об этом не мне, тут уж как зрительский суд решит.

— На ваш взгляд может ли нерелигиозный сюжет быть религиозной живописью? Например, русский пейзаж без церковной маковки сиротлив. Может ли эстетическое чувство взращивать, воспитывать религиозное?

Может! Конечно может, возьмите наших великих русских живописцев, любой пейзаж держит в себе что то духовное. Вообще Россия особая земля и как бы там Западные языки не злились, не кричали о том, что русская душа и особый путь чепуха, я в это не верю. Есть, в России есть нечто такое, что им вообще никогда не понять! И здесь конечно многое зависит от того, как человек это любит, как воспринимает, если у него все это есть в душе то он и в любом пейзажике невзрачном увидит это, увидит душу, и она прозвучит как-то. Опять же чем мерить искренностью, сердечностью…

То есть можно сказать – сколько в художнике души, столько духовности в его творчестве?

Кто его знает, можно ли так в прямую – душа, духовность? Немного как-то по иному может быть, но опять же все зависит от того, как развит человек, как воспитан, как широко он умеет видеть, мыслить, любит ли. Но главное, что не всегда это должно быть окрашено умом только, уж это хорошо, но это не всегда первое. Первое – это душа и сердце и они все приносят и от этого и картина умной становится. Потому что ум прекрасен, но не всегда хорош, особенно безбожный ум это страшное дело, страшнее атомной войны.

Краткая биография

Бурдастов Николай Юрьевич
1946 год — Родился в Майкопе Краснодарского края
1972 год — Окончил Горьковское художественное училище
1978 год — Окончил художественный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии им. C. А. Герасимова
1982 год — Принят в Союз художников СССР
С 1972 года художник является постоянным участником областных, зональных, республиканских, всесоюзных и зарубежных выставок.
С 1979 года принимает участие в выставках в стране и за рубежом. Произведения художника экспонировались:
1988 год — Англия
1989 год — Германия
1990 год — Финляндия
В этом году картина «Преображение» Бурдастова Н. Ю была отобрана среди прочих работ нижегородских живописцев в ходе заседания областного выставочного комитета Нижегородской организации союза художников для участия в Х Всероссийской художественной выставке, которая экспонируется в г. Москва в Центральном Доме Художника на Крымской набережной.
Николай Юрьевич является одним из самых выдающихся современных мастеров академической живописи и по праву признан многими достойным продолжателем лучших традиций русской живописной школы.
Произведения художника имеются в различных музеях страны, в частных коллекциях и галереях Англии, Испании, Франции, Германии, Японии, Италии, Финляндии, Австрии и США.
Полотна мастера имеются во владении частных коллекций, а также Барнаульского и Нижегородского музеев, Тверской областной картинной галереи, Свято-Даниловского Московского и Нижегородского Благовещенского монастырей.
Художник работает в различных жанрах: историческом, лирического пейзажа, интерьера, натюрморта. Многие произведения связаны с историческими местами России.