Экспертизы шли на высочайшем уровне

События, произошедшие под Екатеринбургом в 1990-х годах, всколыхнули нашу страну и еще добрую часть планеты. Останки, которые были обнаружены в Поросенковом логу, на предстоящем Архиерейском соборе Русской Православной Церкви могут быть официально признанными принадлежащими святому царственному страстотерпцу Николаю II и членам его семьи. В Нижнем Новгороде в рамках Смыслового клуба православной выставки-ярмарки прошли мероприятия, посвященные истории поисков и многолетних исследований «екатеринбургских останков», подтвердивших их подлинность. В Нижний приехали люди, имеющие непосредственное отношение к находке и экспертизам. Среди них — старший следователь-криминалист Главного управления криминалистики Следственного комитета России в отставке Владимир Соловьев. Именно он вел дело об убийстве царской семьи в 1990‑х годах.

— Владимир Николаевич, весной 2015 года вы вышли в отставку. Сколько лет посвятили криминалистике, следственной работе? И почему выбрали именно эту профессию?

— На самом деле, мечтал стать историком. Но, в 1976 году окончив юридический факультет Московского университета, по распределению работал в Московской области, потом — на разных должностях, в основном следственных. В криминалистике с 1990 года, почти 30 лет был криминалистом. Первое дело, которым я занимался, было на контроле у президента — это убийство протоиерея Александра Меня. Принимал также участие в деле ГКЧП, вел дело по нападению Каплан на Ленина. Удивительно сложилось, что у меня в сейфе тогда одновременно находились три пистолета, из которых расстреляли царскую семью, и вместе с ними лежал тот, из которого Каплан стреляла в Ленина. Действующий, кстати.

— А что вам было известно о находке под Екатеринбургом до того, как вы начали вести дело об убийстве семьи государя и их приближенных?

— Моя знакомая однажды рассказала о своем родственнике, глубоком старике, лет уже под 90 ему было. Когда-то он учился в пажеском корпусе, в Великую Отечественную дошел до Берлина… Он был монархист. И у него были перефотографированные страницы из книги Соколова об убийстве царской семьи. Вернее, он попросил меня переснять, и я, конечно, это сделал и прочитал их. То есть какие-то знания у меня были. Хотя тогда, в начале 1990-х, об этом мало что было известно и это мало кого интересовало. Примечательно, в 1928-м хотели отметить 10-летие со дня расстрела царской семьи. И когда намекнули об этом Сталину, тот категорически запретил. И тема была закрыта, как тогда считали, что навсегда. Когда в 1989 году вышла публикация Гелия Рябова, я с огромным трудом достал этот журнал «Родина», и одновременно появились и доверие, и недоверие к прочитанному. Доверие к тому, как Рябов рассказывал о событиях июля 1918 года, и полное недоверие к тому, что он нашел останки.

Первоначально этим делом занимался помощник прокурора Свердловской области по надзору за Комитетом государственной безопасности Волков. Его кабинет, кстати, находился в комнате, где когда-то останавливалась великая княгиня Елизавета Федоровна: в доме до революции была гостиница. И Волков показал мне секретные материалы, касающиеся Гелия Трофимовича Рябова и Александра Николаевича Авдонина. Ведь когда Рябов опубликовал свою статью, в КГБ по Свердловской области пришло письмо, где им предписывалось найти все возможные материалы, связанные каким-то образом с расстрелом царской семьи и попытаться найти захоронение. Тогда и Гелия Трофимовича, и Александра Николаевича поставили на прослушку. Но и КГБ тогда ничего практически не нашел. Повторю, многие годы это не интересовало практически никого, умерли люди, которые знали место, участники событий, ушла информация.

— Эти материалы очень важны, потому что сейчас противники признания останков царскими распространяют информацию о том, что Гелий Рябов был агентом КГБ и тому подобное. А документы доказывают, что это неправда.

— Совершено верно. Однажды Святейший Патриарх Алексий II пригласил меня на заседание Священного Синода. Это был, наверное, конец 1993 года. Я сделал доклад о расследовании дела, и мне задавали вопросы. В том числе о том, не связан ли был Гелий Рябов с КГБ. Я тогда еще не знал и откровенно сказал, что не знаю. В это время по останкам работала правительственная комиссия. Я сидел рядом с Игорем Сергеевичем Ивановым, тогда он был первым замом министра иностранных дел. Я посоветовал ему поднять архивы МИДа по поездке Михаила Сергеевича Горбачева в Англию, там можно наверняка найти сведения о том, существовала ли связь Рябова и Авдонина с КГБ. Оказывается, поднимали — ничего нет. Я потом продолжил свое расследование. Мы встречались с Норманом Стоуном, спичрайтером Маргарет Тэтчер, я попросил его навести справки, не было ли разговора об этом. Тэтчер сказала, что не было. Мы были допущены к личному архиву королевы Елизаветы II. В Англии знали то же, что и мы: всю семью расстреляли, тела сожгли в районе Ганиной Ямы. Они не верили в ритуальное убийство. Я разговаривал с Яковлевым, сподвижником Горбачева о царском деле, с самим Горбачевым. То есть источники информации у меня были прямые и авторитетные. Эта тема — с визитом королевы в нашу страну и якобы поручением Рябову инсценировать захоронение — закрыта, этого не было.

— В ходе расследования вы не­одно­кратно встречались с Рябовым и Авдониным. Как складывались отношения?

— С Гелием Трофимовичем они были очень доброжелательными. Это был неудержимый романтик. Александр Николаевич — человек очень осторожный, и сначала дистанция между нами все-таки была. У него было некое чувство ревности, он хотел, чтобы останки царской семьи были захоронены в Екатеринбурге. Этого же, кстати, желал и губернатор Эдуард Россель. Я потребовал привезти останки в Москву для исследования, чтобы затем вернуть обратно. Россель не верил, что вернем. Я, помню, поехал в Екатеринбург с указом Ельцина. Не верит, не отдает. Но, слава Богу, мы договорились, что я буду брать одни останки, отрабатывать их в Москве, потом привозить, забирать другие. И так исследуем все. Он согласился. Останки мы перевозили в ящиках из-под гранатометов. Посчитали, что они самые подходящие, очень надежные. Поехали на склад МВД, начали смотреть, открываем, а там одежда, пробитая пулями, в крови. Наших солдат, убитых в Чечне. Господь так управил. Потом останки вернули в Екатеринбург. И ящики. Один я, правда, оставил себе на память, собираюсь передать его в екатеринбургский музей.

— Наверное, много необходимых следствию материалов находилось за границей?

— Мы тоже вначале так думали. А оказалось, что в основном все в России. Немного было за рубежом. У нас в стране сейчас находятся восемь томов подлинного следственного дела Соколова. Через князя Лихтенштейна Ханса-Адама II удалось получить его архив. Самым интересным для нас было трехтомное дело входящих, исходящих и прочих документов. Перечень, который велся с первого дня следствия и до смерти Соколова. Очень подробный. Это позволило утверждать, что в распоряжении следствия есть все значимые документы Соколова.

Определением принадлежности останков семье императора и их приближенным занимался огромный коллектив высококлассных специалистов. Ряд исследований был проведен впервые в России. Обращались и к специалистам из других стран, если невозможно было провести тот или иной анализ у нас. Например, в Англии биоматериал императрицы Александры Федоровны сравнивали с биоматериалом мужа английской королевы Елизаветы II принца Филиппа. Его мать — из гессенского рода Баттенбергов, племянница последней российской императрицы и троюродная сестра Николая II. Принц Филипп — праправнук английской королевы Виктории (по прямой женской линии) и императора Николая I. Можете представить уровень исследований.

Что касается генетики, такой пример. Как оказалось, в Эрмитаже хранится рубашка с кровью Николая II. В 1891 году в Японии было покушение на тогда еще цесаревича Николая. Анализ делал Евгений Иванович Рогаев, генетик, эксперт от Бога. Он работает на уровне Нобелевских лауреатов. К примеру, чтобы опубликовать данные по царю, ему нужно было иметь рецензии пяти человек. Среди рецензентов Рогаева — лауреат Нобелевской премии по генетике Джеймс Уотсон. Второй генетик, проводивший экспертизу, — американец Майкл Кобл. Ему написал рецензию тоже лауреат Нобелевской премии по генетике Ниренберг. То есть экспертизы шли на высочайшем уровне. И оказалось, что кровь Николая II на рубахе полностью совпадает по генотипу с генотипом останков под номером 4 — императора.

— Оппоненты обвиняют следствие в том, что, якобы, когда останки были за границей, их натирали определенным составом, в котором находился генетический материал кого-то из Романовых…

— Конечно, это не так. Николая II мы сравнивали с его братьями: Александ­ром, умершим в младенчестве, великим князем Георгием Александровичем, мес­та их захоронений известны. Еще был Тихон Николаевич Куликовский-Романов, который жил в Канаде. Его мать — дочь Александра III Ольга Александровна, родная сестра Николая II. И он перед смертью сдал кровь и завещал передать ее на исследование по царскому делу. Но вдова отдала ее генетикам, которые были противниками признания (как и ее муж), и, так скажем, нейтральному ученому — Евгению Ивановичу Рогаеву (мы с ним тогда еще не были знакомы). Но, по договору с Ольгой Куликовской-Романовой, он не мог разглашать результаты исследований. Что он и делал до ее смерти. Лишь после ее кончины он опубликовал результаты экспертизы. Рогаев доказал, что Тихон Николаевич — кровный родственник человека, чьи останки значатся под номером 4, то есть Николая II. И в целом подлинность «екатеринбургских останков» не вызывает сомнения.

Беседовал архимандрит Тихон (Затёкин)
Версия для печати Надежды Муравьевой

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской митрополии обязательна.