«Иконописцам открывается Промысл Божий»

Алексей Анциферов Четверть века назад в России начали возрождаться храмы и монастыри. Большинство из них восстало из руин, другие были построены заново. В Нижегородской области активное участие в масштабной работе по созданию церковного благолепия принимает иконописная мастерская «Ковчег». В наступившем 2016 году творческое объединение отмечает 20‑летний юбилей. Наша сегодняшняя беседа — с его генеральным директором Алексеем Анциферовым.

— Алексей Владимирович, за годы существования вашей мастерской было расписано более 70 храмов, изготовлено и смонтировано больше 300 иконостасов, написано свыше 1000 аналойных и именных икон, работы мастеров «Ковчега» можно увидеть не только на Нижегородчине, но и во многих регионах России, в ближнем и дальнем зарубежье. А как появилась иконописная мастерская?

— Я даже предположить не мог, что окажусь в городе Бор Нижегородской области, где теперь базируется наша мастерская. Родился в Иркутске, учился в Сергиевом Посаде, в иконописной школе при Московской духовной академии. Во время учебы очень сдружился с однокурсником Владимиром Барановым, мы до сих пор работаем вместе, Владимир Васильевич — мой заместитель. Он как раз борский, к нему на родину мы и приехали из Сергиева Посада. Место красивое, и — здесь много церквей, которые нужно было возрождать. К тому же недалеко Москва, Сергиев Посад, там осталось много друзей и отец Лука — архимандрит Лука (Головков) — заведующий иконописной школой, где мы учились.

— Значит, «Ковчег» начинался с двух человек. Сколько же мастеров здесь работают сейчас, и чем они занимаются? Ведь вы теперь еще храмы расписываете, делаете мозаику…

— Да, занимаемся не только иконами. Фрески, мозаика… Режем иконостасы, делаем церковную утварь, ведем реставрационные работы. Бывают и необычные заказы. Например, для светских школ оформляли классы живописными картинами на религиозные сюжеты. А начиналась мастерская, скорее, с трех человек. Буквально через месяц — это был 1996 год — к нам присоединился мой брат. Он занимается резьбой по дереву, большой мастер по столярной части.

Поначалу мы думали, что нашей артели достаточно трех-четырех человек. Заказов было немного. Но когда к нам в епархию приехал владыка Георгий, все изменилось. Это человек, который мыслит масштабно, и он, познакомившись с нами, сказал, что если хорошо себя покажем, работы у нас будет очень много. Тут же дал нам первое задание — написать большие наружные иконы для Свято-Троицкого собора в Дивееве. Тогда шла подготовка к 100‑летию канонизации преподобного Серафима. Задача очень непростая: для улицы обычно делается мозаика, иконы сохраняются хуже. Но справились.

Пошли заказы. Памятен храм в селе Тумботино Павловского района. Это одна из наших первых масштабных работ на Нижегородской земле — мы тогда сделали роспись, иконостас, иконы. Мастерская начала расширяться.

Сейчас у нас в штате около 100 человек, но иногда и этого не хватает — привлекаем специалистов из других регионов. Например, в этом году закончена реконструкция Александро-Невского кафедрального собора. Огромный объем работы! Делали мы ее, конечно, не одни.

А мастера у нас разные. В иконописных артелях, как их раньше называли, всегда были специализации. Иконописец, который делает рисунок, — знаменщик, позолотные работы проводят позолотщики, есть те, кто «раскрывает» икону, то есть раскладывает на цветовые пятна. Затем ее берет мастер, который пишет «доличное», то есть все до лика. Потом личник — тот, кто пишет лик. Это самое главное, самое сложное. Бывает, иконописец сам делает все операции. Мы именно так начинали. И сейчас в мастерской работают несколько человек, которые полностью сами пишут все стадии.

— А сами вы как пришли к иконописи?

— В конце 1980‑х — начале 1990‑х в стране ощущалось пробуждение интереса к духовности. Я был подростком, и было духовное искание… Помню знакомство с Евангелием — сильное потрясение, которое сподвигло прийти в церковь. Это был Знаменский монастырь в Иркутске. Там уже тогда находились мощи святителя Иннокентия Иркутского. На приходе было много молодежи, мы интересно общались. В это время произошло и знакомство с поразительной «Троицей» Андрея Рублева, Владимирской иконой Божией Матери. Я пришел к вере, которую укрепило желание заниматься иконописью. Во время учебы в Иркутском художественном училище смотрел альбомы, посещал музеи.

Но первоначальный интерес к иконе пробудил еще мой дед Георгий Васильевич Анциферов — художник и, кстати, прекрасный музыкант, он преподавал в художественном училище. Буквально с трех лет дед стал приучать нас с братом к рисованию. Мы оба окончили художественную школу, а я — еще и Иркутское художественное училище, затем иконописную школу.

Семья у нас была невоцерковленная. Хотя семена веры дед все-таки посеял. В 1980‑е годы он на каждом курсе давал студентам задание — написать несколько икон. Они стояли в его мастерской и вызывали у меня необычайный интерес. Поэтому, придя к вере, я особенно полюбил икону: настолько необычное искусство, прямо не от мира сего!

— В 2007 году вы были награждены медалью преподобного Андрея Рублева, учрежденной Русской Православной Церковью. Этот святой, наверное, имеет для вас особое значение?

— Преподобный Андрей — величайший русский живописец. Он невероятно глубоко прочувствовал богословие Святой Троицы и создал образ, который является вершиной русской иконописи. В византийские времена писалось очень много подобных икон, но настолько лаконично и догматически выверенно сделать этот образ удалось именно ему. Рублевская «Троица» — не просто эпизод с тремя Ангелами, которые пришли к Аврааму, а Совет Предвечный о создании мира. Такая глубина для нас совершенно недостижима, мы можем лишь немного прикоснуться к ней. В таких иконах явно чувствуется Промысл Божий. Придумать такое невозможно! Господь открывает иконописцам нечто… Они молятся, и Господь им открывается…

— Как мастер готовится к написанию святого образа?

— Пост, молитва. Особенно пост усиливаешь, когда пишешь лик. Это очень полезно, потому что на работе сильно отражается состояние, в котором ты находишься. Это трудно объяснить рационально, но на опыте многих людей и на своем личном я убедился, что это так. Может быть, на написании одежд общий настрой еще не так сильно сказывается, а вот на ликах…

Иконописцу очень важно жить духовной жизнью. И, конечно, иконы пишутся по благословению. По окончании школы читается специальная молитва о посвящении в иконописцы. Это и является благословением на дальнейшую деятельность.

Что касается творческой стороны нашей работы… Казалось бы, есть канон. Но вместе с тем внутри него — достаточно широкое поле для творчества. У каждого художника свой почерк. Даже одну и ту же икону, допустим, «Троицу» Андрея Рублева, можно написать по-разному. Даже термин такой существует — список. На Руси всегда делали не копии, а списки, то есть не старались полностью скопировать, а используя иконографические особенности святого образа, ее тип, осмысливали и выражали по-своему.

— Монументальное искусство, как я понимаю, — это родственный иконописи, но совершенно иной вид деятельности?

— Действительно, человек, который создает фреску, как правило, не берется за иконы. А тот, кто пишет иконы, особенно миниатюрные, вряд ли возьмется расписывать храм. В росписи здания существует очень важный момент — разработка концепции: стиль, цветовое решение, тональная гамма, где какой сюжет расположить, как увязать их между собой. Это сложная работа. И в нашем труде это, наверное, самый творческий момент. С отдельной иконой все более понятно.

— У каждой иконописной мастерской, как и у каждого мастера, свой творческий почерк. Каков он у «Ковчега»?

— Я бы сказал, разный. Когда нас было несколько человек, мы придерживались стиля русской иконописи XV–XVI веков, школы Андрея Рублева. То есть того, чему нас учили в иконописной школе. А сейчас кто-то пишет в византийском стиле, кто-то — в русском, кто-то — в академической, живописной манере. Она, конечно, уступает по своей духовной глубине канонической иконе: и византийской, и русской, но вместе с тем эта традиция существует, и есть очень достойные ее образцы. В некоторые периоды истории она даже насаждалась, и каноническая икона приходила в забвение, двигаясь к портрету. Например, XIX век был временем академических живописных икон.

Забвение канонических икон происходило еще и потому, что они темнели, олифа меняла цвет быстро, в течение каких-нибудь 80 лет. Образ становился коричневым, потом черным, и люди, которые не помнили икон, писавшихся яркими красками (таких как произведения Андрея Рублева, Дионисия), думали, что каноническая — это значит черная доска, где чуть-чуть проглядывает лик. Когда в начале XX века первые реставраторы открыли иконы: «Троицу» Рублева, Владимирскую икону Божией Матери, — был шок. Оказывается, здесь яркие цвета, а не просто черные доски! Действительно, древние канонические иконы — это прекрасные произведения искусства, эталон, к которому мы стремимся в своей работе.