Объединение было необходимо

17 мая Нижегородскую землю посетила делегация Русской Православной Церкви Заграницей, которая побывала в Дивееве, Арзамасе и Нижнем Новгороде. В состав делегации вошел первый заместитель председателя Архиерейского Синода РПЦЗ архиепископ Берлинско-Германский и Великобританский Марк, который был одним из ключевых лиц в деле восстановления единства Русской Православной Церкви. Мы попросили владыку поделиться мыслями о произошедшем пять лет назад событии.

Сегодня мы приехали в Россию по случаю пятилетнего юбилея подписания Акта о единстве Русской Церкви — он был подписан именно в этот день, 17 мая 2007 года. Здесь, в Дивеевском монасты­ре, мы были и в 2004 году, когда только начинался процесс переговоров о сбли­жении, который впоследствии закончил­ся объединением.

<Почему именно Дивеево стало главной точкой на карте вашего визита в Россию?
Преподобный Серафим Саров­ский — один из последних святых, про­славленных до страшных событий сем­надцатого года. Поэтому весь русский народ в эмиграции всегда особо почитал его. Многие семьи связывало с преподоб­ным Серафимом что-то свое. Я думаю, в 
эмиграции его икона находилась в любом доме — такая тесная была с ним связь. Кроме того, как вы знаете, эмигранты вывезли Курскую Коренную икону Божи— ей Матери, от которой преподобный Серафим получил исцеление — она нами величается как Одигитрия, путеводитель— ница русского зарубежья. Эта икона регу­лярно посещает все епархии русского рас­сеяния, а теперь бывает в Курске и других городах России.

Владыка, кто для вас лично батюшка Серафим?
Этот великий подвижник сыграл осо­бую роль на моем пути к монашеству. В университете я специализировался на славянском языке, изучал русскую лите­ратуру — как древнюю, так и более новую, в том числе и аскетическую. Знакомство с подвигами и наставлениями преподоб­ного Серафима стало для меня указате­лем на монашеский путь. Я принял мо­нашество в возрасте тридцати трех лет, будучи взрослым сложившимся челове­ком. Прекратил преподавательскую дея­тельность по церковнославянскому и древнерусскому языкам и литературам, а также научно-исследовательскую рабо­ту ради принятия монашеского постри­га. Так повлиял на меня пример батюшки Серафима.

Подписание Акта предваряла большая работа. Причем собеседования об объеди­нении Церквей начались именно в вашей епархии.
Германия — единственная страна, где две епархии покрывают одну и ту же тер­риторию, где существуют два архиерея с одинаковым титулом „Берлинский и Германский», где во многих городах есть параллельные приходы. Второго подоб­ного примера, пожалуй, нет. Поэтому мы более остро, чем в других епархиях, чув­ствовали неестественность такого состо­яния.
Зачастую доходило до того, что в одной семье муж ходил в одну церковь, а жена в другую. Конечно, это было неприят­ное положение, поэтому в самом начале девяностых, как только прекратила свое существование советская власть, мы тут же приступили к собеседованиям в нашей епархии. Два архиерея и несколько свя­щенников от обеих сторон обсуждали насущные вопросы. И увидели, что у нас одни и те же заботы, одни и те же пробле­мы и пути их решения.
То есть мы действительно трудимся параллельно, на том же уровне и на той же территории, и только это помогло осо­знать всем, что мы должны это делать вместе, а не врозь, и что необходимо объ­единить наши силы. Потому что одно дело, когда в одном городе два священни­ка, не зная друг друга, действуют каждый по-своему, а другое — когда они могут договариваться: я сегодня поеду в тюрь­му, ты поедешь в больницу и т. п. Так что работа идет и приносит, я думаю, добрые плоды.

Как приняли совершившееся объеди­нение двух ветвей Русской Церкви за рубе­жом?
Естественно, были споры. Любое движение в церковной жизни воспри­нимается с разными чувствами. Многие ожидали этого момента давно, болели тем, что у нас не было общения. Но есть и те, кто настолько были не согласны с объ­единением, что, к сожалению, отколо­лись от Церкви и пребывают в расколе по сей день. Это болезненное, неприятное явление. Но в целом народ приветствовал объединение и считал его правильным и нужным.
Особенно наша епархия. Она — свое­образный географический форпост Зару­бежной Церкви по отношению к России. Мы чаще, чем другие, встречаемся с людьми из России, включая епископов и священников. Еще до 1990-х годов наш интерес к России был намного выше, чем в других епархиях Русской Зарубежной Церкви. Например, в нашем монасты­ре преподобного Иова Почаевского с 1945 года печатались богослужебные издания на церковнославянском языке, брошюры по церковно-историческим и богословским темам, которые переправ­лялись в СССР!
Ни в одной другой епархии нашей Церкви такого не было… Близость к нашей исторической родине требовала таких шагов. К тому же я получил бого­словское образование в Сербии, поэтому у меня, вероятно, гораздо более широкое видение православия, чем у многих дру­гих зарубежных архиереев. Мне пришлось многократно обсуждать вопросы, связан­ные с православием, с сербскими архие­реями, моими друзьями, и ныне покой­ным Патриархом Сербским Павлом.
Таким образом, я считаю, что мое активное участие в переговорах с Мос­ковским Патриархатом — не моя личная заслуга, а лишь положение, в котором я нахожусь, будучи архиепископом Зару­бежной Церкви в Германии. Трудно пред­ставить себе, что епископ, находящий­ся в Южной Америке, мог бы проявить необходимую инициативу в этой области. Тут дело не только в географической отда­ленности, которая играет большую роль. Во время тоталитарной власти мы всегда жили с Россией, между тем как в Север­ной и особенно Южной Америке люди жили совершенно оторванно от нее.
Что же касается споров и негатива, я думаю, самым лучшим врачом будет наша жизнь и нормальное дальнейшее разви­тие наших взаимоотношений.

Беседовал Александр Фролов
Версия для печати Татьяны Фалина