Они заговорили о Христе со сцены 25 лет назад

Уникальный и неповторимый. Он не похож на все другие театры и фактом своего рождения, и образом существования. Возникший четверть века назад из детской «Театральной студии будущего», он понес в народные массы идею о том, что все мы родом из детства, из сказки. А в той сказочно-фантазийной реальности вступают в силу уже законы не фактов и цифр, а логики сердца и интуиции. Четвертый год «Вера» живет без крыши над головой, перевозя свою сказку от сердца к сердцу, от одного дома к другому. Порой и нет места, где голову приклонить… Но «Вера» живет, и мы сегодня говорим о том, почему Чудо стало главным его героем и зачем о нем надо говорить и вчера, и сегодня. У нас в гостях художественный руководитель театра Вера Горшкова.

— Вера Александровна, разговор хочется начать с истоков. Ваш театр возник в 1991 году, в переломный момент истории, когда в одночасье рухнула советская идеология, а новые идейные скрепы еще не были определены…

— Мне вспомнился один из первых спектаклей, который крупно и громко прошел в нашем театре — «Пришло-прикатило Рождество Христово». Работая над этой постановкой, я окунулась в нее с головой, взялась делать, можно сказать, с фанатизмом. Я думала, как соединить хрестоматийное православие, евангельское зерно и красочный фольклорный образ его осмысления.

У меня не было даже мысли, что заявка этой темы может кого-то задеть и развернуться против меня нападками и критикой. В мой адрес полетели обвинения: зачем говорить о Христе, о Его рождении так всенародно, на большой сцене, во всеуслышание — на тысячу человек. Если поднять газеты того времени, то только ленивый не писал о Вере Горшковой и ее рождественской фантазии. Была создана даже специальная комиссия по проверке…

Когда шел спектакль, я была вынуждена все время стоять за кулисами, чтобы не нарваться на острые нападки. Причем с упреками обрушивались даже школьные учителя, которые тогда не понимали, зачем советским детям знать евангельскую историю. Хотя дети встретили «Рождество» на ура! Мы без перерыва, один за другим, отыграли 50 спектаклей.

— Сказка — главный жанр вашего театра?

— Может быть, и да. Из сказки родился наш театр. Одна из первых постановок — «Синяя птица» Метерлинка. Поэтому «Вера», можно сказать, родилась вместе с мечтой о Синей птице, о счастье, которое, как птица, не может жить в клетке и к которому мы постоянно стремимся, желая к нему прикоснуться или хотя бы увидеть взмах его крыла. Может, именно в этом стремлении к чему-то недосягаемому и есть счастье.

Из этой идеи родилась другая, которая легла в основу нашего театра. Это исповедальная тема, искренний, серьезный разговор о главном. Ребенку трех-пяти лет понятнее жить в сказке, а когда тебе уже восемь или девять, то хочется порой серьезного разговора — о жизни. Скажем, почему мама с папой иногда тебя не слышат или живут отдельно друг от друга. Что делать, когда тебя пронзила, как молния, первая любовь?

— Театр — искусство, которое позволяет людям посмотреть на себя со стороны и осмыслить свое поведение и предназначение в зеркале человеческих отношений…

— Сейчас эта задача легко решается с помощью интернета и телевидения, но надо признать, что на поверхностном уровне. Из виртуального общения людей, которое происходит в режиме сообщений и фотографий, уходит что-то глубинное и живое. Я помню, как люди, которые приходили на наши первые спектакли в здание на Мещерском бульваре, благодарили за возможность надеть красивые туфли и платье, погрузиться в совершенно особый мир, в котором можно разговаривать по душам. Дети не хотели уходить из театра. Один хотел, чтобы с ним поговорили, другой, чтобы его сфотографировали, третий — просто пить чай в буфете, но, главное, никому не хотелось покидать театр. Тогда мы придумали комнату заветных желаний. Зачем? Чтобы человек мог зайти в нее, сесть в волшебное кресло и загадать заветное желание.

— Ваши спектакли — светлые и заряжены добром, они вселяют в людей веру в чудо. Это такая эстетическая установка?

— Этой веры нам, современным людям, порой так не хватает. И именно ею театр «Вера» щедро делится со своими зрителями. Зритель учится у сказки верить в чудо. Мы приучаем его, что сказка — это не отвлеченное понятие. Это то, что сбывается.

Конечно, рано или поздно нас всех настигают депрессия, усталость и разочарование, потому что в мелькании будней и забот мы перестаем замечать и слышать друг друга. Первое, чему я учила детей, когда они были маленькие, — слушать и слышать. Мне тогда казалось, что я занимаюсь самым главным. Помогаю детям услышать в шуме, как падает лист, как ударяется о пол капля воды, как тонко звенит вдали чей-то голос-колокольчик. Еще я учила понимать чужую боль, как свою собственную. Мне было важно, чтобы ребенок вырос хорошим человеком.

— Это были репетиции, тренинги, разговоры. Как доносили до сердца и ума понятия о добре?

— По-разному. Я могла собрать всех в охапку и поехать в лес. Или, например, отправиться в храм, как это случилось, когда готовила к постановке пьесу Ануя «Жаворонок» о Жанне д’Арк, на мой взгляд, очень актуальную и в наше время.

Мои воспитанники были еще малы для ануевской пьесы. И я искала подходящую обстановку для предварительного разговора о ней, о ее главной героине, идейном содержании, религиозно-философском наполнении. Почему-то мне тогда показалось, что самым подходящим пространством для этого разговора будет православный храм.

На дворе был 1986 год, почти все церкви Нижнего Новгорода были закрыты. Я добилась от партийных работников, у которых тогда хранились ключи от церквей, чтобы нас туда пустили. Мы заходили в Александро-Невский собор, в нем тогда жили голуби, в Староярмарочный собор, где хранились транспаранты и трибуны для демонстрации. Где-то была красильня, где-то занимались выделкой кож. Я водила за собой детей по храмам, как цыплят. Они видели и запустение, и следы былого благолепия, того неведомого прошлого, которое в течение столетий определяло нас как нацию. Дети невольно погружались в историю духовной красоты, которую хранил каждый храм. Там было сыро, холодно, неуютно… Да, но это была территория, где можно было выйти за рамки бездуховной действительности, овеществляющей наши мысли, и выйти на разговор о главном.

В Благовещенском соборе я даже устроила «коммунистический субботник». Мы с ребятишками очистили собор от мусора, завалов, металлических конструкций, вызвали специальную машину для его вывоза. Мы тихо отворяли тяжелую дверь, затапливали печку-буржуйку, смотрели, как оттаивают стены собора, и заводили разговор о главном, о сокровенном — о вере и о самопожертвовании, о том, что не сломило Жанну даже на пороге смерти. Спустя небольшое время в этом соборе начались работы по его восстановлению.

Я всегда ищу разные пути к сердцу. Думаю, как заставить детей меня услышать.

— Как происходит отбор репертуара, кто решает: какой автор, пьеса, тема?

— Я всегда выбираю те вещи, которые могут растормошить зрителя, заставить работать его сердце, совершать поступки. Сейчас, к примеру, мы репетируем «Капитанскую дочку» Пушкина. Это произведение о покаянии. Автор исследует человека и его поступок: ради чего Пугачев затеял бунт с гибелью и кровью, которая его сопровождала? «Прости меня, народ русский» — последние слова Пугачева перед казнью. Это говорит разбойник, изверг, кровавый вожак. У Пушкина образ народного вожака получился сложнее, чем его представляла историческая литература того времени.

— Сегодня, мне кажется, очень важно, чтобы зритель был не сидящим и смотрящим, а участвующим, чтобы он сопереживал и пытался совершать поступки.

— Соучастие зрителя — это принцип нашего театра до сего дня, он требует определенной организации пространства. Например, на спектакле «Жаворонок» мы посадили зрителя не на скамейки, а на отдельные табуретки. На каждом табурете лежала ветка с белым цветком вереска и сухая веточка. Веточку надо было бросить в костер, а вереск поднять в защиту Жанны. На одной из табуреток лежал крест. Однажды к нам на спектакль заглянул Ефим Давыдович Табачников, замечательный режиссер и педагог, он был мастером театрального курса наших актеров и поставил на сцене «Веры» «Вишневый сад» Чехова. Так совпало, что Ефим Давыдович сел на стул, на котором лежал крест. Идет спектакль, сложный, трудный, сменяются диалоги, истории — наконец последняя сцена. Жанну привязывают к столбу, уже стоит палач за ее спиной, сейчас зажжется огонь, и она кричит: «Крест! Дайте мне крест!» Никто из зрителей и актеров не знает заранее, у кого крест. Я ищу глазами, кто из зрителей встанет и подаст. И вдруг вижу, как мой старый товарищ Табачников падает на колени и кричит: «Держи, доченька!» Зал зарыдал. Все поняли, что эта история — час истины, час суда. Что она может случиться и с тобой, и со мной, с кем угодно. Ефим Давыдович не смог подойти к героине, у него ослабли ноги. И это его: «Держи, доченька!» — то, что отличает наш театр от всех остальных.

Беседовала Марина Дружкова
Фото из архива театра

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской митрополии обязательна.