Век прожить — не поле перейти

Все лицо,в том числе и ямки щек — в глубоких бороздках. А глаза… Смотрят будто из глубины веков. Из той глубины, где отец не вернулся с Гражданской, где мать каждую ночь оставляет маленькую девчушку одну за хозяйку, где картофельная похлебка делится с коровой пополам, где страшная война и все юные девичьи силы — на оборону… Своего села, города Горького, своей веры, когда родной храм начали осквернять и образа выбрасывать через окна. Многое повидала на своем веку Анна Яковлевна Карпова, самая почтенная жительница села Арманиха. 15 февраля бабе Нюре исполняется 100 лет. Но вот чудеса, жизнь свою помнит, будто день вчерашний. Слушаешь ее — и вспоминаешь все основные события за прошлый век. Учебник не надо открывать: вся ее жизнь как учебник истории.

От зари до зари

Домик бабы Нюры стоит на пригорке, в середке деревни. На снег легли голубые февральские тени, когда мы пробирались наметенными сугробами к маленькому деревянному домику в три окна.

— Проходите, будьте как дома, — в дверях избы нас встречает бодрая старушка, и то, как она говорит, источает отнюдь не немощь, а какую-то большую живительную силу.

Появилась на свет баба Нюра 15 февраля 1918 года здесь же, в Арманихе. Свою долгую жизнь она прожила на том самом месте, где и сейчас стоит ее небольшой домик. Анна была единственной дочкой. Отца помнит плохо, он погиб в начале Гражданской войны. Мама замуж больше не выходила. Так и жили они вдвоем. Хозяйство поначалу было большое: лошадь, корова, овцы да куры. Матери, кроме Нюры, помощи ждать было не от кого, отчим мужа сразу отделил ее от своего дома.

— Мама Катя в два часа ночи уедет, а я одна остаюсь за хозяйку, — вспоминает старушка. — Подставляю табурет к печке, дрова укладываю на шесток. Сама залезу туда с ногами, и дрова-те проталкиваю подальше в устье. Вымажусь вся сажей. Надо ведь картошки сварить и похлебку корове сделать с сеном. Пшеницы не было ни у кого.

С образованием в Арманихе колхоза крестьянам стало тяжелее. Работы прибавилось, а хлеба и вовсе не увидели.

— В колхозе, — вздыхает старушка, — ведь ничего не давали: ни зерна, ни денег. Работали за «пустые палочки» — трудодни, а с домашнего хозяйства сдавали норму: одного молока только — по 240 литров в год. Коровы доили по шесть литров, если у кого по девять, говорили: «Ну, ты ведерница». Кормили-то их сеном да картошкой.

После школы приходит Нюра — и скорее в колхоз бежит, матери помогать — то пахать, то боронить, то зерно веять.

— Бывало, бригадир увидит меня: «Нюрка, лошадь бери: пахать будешь сегодня. И так до ночи хожу с лошадью по рыхлому полю. А бывало, до солнышка надо было встать и в поле идти подкормку сыпать. Трудно было, а работали бесплатно. Не выработаешь 150 трудодней — посадят. Если 25 соток травы скосишь, полтора трудодня ставили. А косить надо было от темна до темна, без обеда.

Измученным от тяжести лопат…

За главной улицей Арманихи, по которой въезжаешь в село, ближе к лесу проходит глубокий овраг — в войну там проходил оборонительный ров. Рыли его арманихинские женщины, в их числе и Анна Яковлевна, которой было тогда всего 23 года.

— Вон там проходят остатки оборонительного рва, — показывает мне в окно хозяйка. Тут же приходят на память строчки Юрия Адрианова: «И тем рукам, и девичьим, и женским, Измученным от тяжести лопат…» Молодые девушки и женщины первыми подлежали мобилизации в трудовые отряды, которые в чрезвычайном режиме работали на тыловую оборону Горького.

— Собрали нас около райсовета и сказали: «Отправляйтесь, девушки, Родине помогать», — вспоминает баба Нюра.

Сначала в Улейке, затем в Лопатине щебень били, клали дорогу к аэродрому. Затем девчонок на автозавод перебросили — откачивать воду из водонапорной башни: ее повредило осколком бомбы после очередной бомбардировки. Завод оказался отрезанным от водоснабжения. Целый день по многу часов стояли девушки в одних лаптях в холодной воде.

— Зачерпнешь ведро — и передаешь по цепочке. А вода грязная, черная, холодная, — вспоминает старушка. — Простоишь так день, ноги так и сводит судорогой, бежишь скорее мыть их под ключ. В мокрых лаптях шесть километров шли до барака, где ночевали. У нас стояла печь — четыре метра шириной, а над ней проволока натянута. На ней развешивали мокрую одежду. А онучи клали под себя, своим теплом сушили. Спали же на деревянных нарах.

Потом перегнали в Доскино — окопы рыть. И так почти до конца войны. «Кто в то время не живал, тот горя не видал», — подытоживает баба Нюра. В мирное время она пятерых детей воспитала: двух сыновей и трех дочерей. А скольких еще младенцами Бог прибрал…

Церковь по памяти

В красном углу у бабы Нюры — необычная икона в белой крашеной раме. Старая, потемневшая, с большим количеством фигур с нимбами.

— Это икона преподобных афонских старцев, просиявших на Афоне, — объясняет старушка. Говорит она громко, нажимая со скрипом на слова. Слышит уже плохо, но держится бодро — жизнь закалила.

Эту икону Анна Яковлевна взяла у односельчанки, когда та умерла.

— Ее брат Степан был монахом, подвизался на Афоне, — объясняет. — Привез поездом целый вагон икон и святых книг. Помню, когда храмы стали открывать, ходили по домам, иконы скупали. Просили и у меня этот образ. Я им говорю: «Икону не отдам! Никаких денег не надо».

Храм Василия Великова в Арманихе закрыли в конце 1937 года. Тогда много старинных икон жители попрятали у себя в домах. Потом святыни отнесли в один дом, куда собирались тайком от властей для молитвы. А когда открыли в соседнем селе Богоявлении церковь, все иконы туда отдали и Евангелие.

— Какое Евангелие у нас было! Тяжелое, в серебряном окладе — светилось, — баба Нюра всплеснула руками. — Ой! Такое и в городе не встретишь. Я все жалею. А «святцы» какие были! (образ всех святых. — ред.) Мы, бывало, с ними обходили кругом села. Мужики на носилках их несли.

Анна Яковлевна хорошо помнит и как выглядел храм до закрытия, и священников, которые служили, каждого по имени. Протоиереев Петра Бурова, Димитрия Адуева — оба приняли мученическую кончину в 1937 году.

Сидим мы за чашечкой чая, а она к нему даже не притронется. Все рассказывает нам, где «святцы» стояли, где отец Серафим встречал прихожан, у ящика со свечами… «Наши арманихинские иконы краше всех были!» Очень ей хочется, чтобы святыни в родной храм вернулись.

Церковь в честь Василия Великого была для Анны что родной дом. Всегда на радостях туда бежала — и помолиться, и прибраться. Полы мыть приглашали только Нюру: особое доверие заслужила.

Не пропускала Нюра ни одного крестного хода: «Два раза в год в Оранку (Оранский монастырь) ходили, вкруг села, когда засуха или большой праздник выпадает. Мужики несли иконы на шестах. Образа были большие, тяжелые. Всей деревней шли — и молодые, и старики. Делали несколько остановок, везде служили молебны. И после закрытия обители ходить не прекращали. Молились в овраге, под монастырем».

Строго и по порядку

Как только в Арманихе открыли церковь, баба Нюра снова в родном храме, по воскресенья и праздникам. Уже почти 20 лет.

— Придет баба Нюра в церковь — и встанет, как вкопанная. Я стул перед ней ставлю: «Яковлевна, да ты присядь», — рассказывает староста храма Римма Федоровна Хазова. Нет. Ногу не передвинет, не шелохнется. До тех пор, пока крестом не будут отпускать. Только последние два года, как упала, не приходит в храм.

— В таком солидном возрасте? Баба Нюра, а почему так строго?

— С детства к порядку приучали. Бывало, в церкву-то придешь — стой, не шелохнись. Раз пройдешь по храму, два… Домой придешь — получишь от родителей. Значит, дедушка Терехов нажаловался. Раньше люди стеснительные были, все боялись, как кого не обидеть, слово сказать против старшего. А сейчас наоборот, — вздыхает баба Нюра.

Уже 33 года Анна Яковлевна живет вдовой. Со своей дочкой Ниной дни коротает. Восемь внуков и столько же правнуков. За всех надо молиться, чтобы в жизни не заплутали, Бога не потеряли.

Марина Дружкова

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской митрополии обязательна.