Всегда в храме

«Самое главное для меня — храм», — смахивая слезу, говорит пожилая монахиня в инвалидном кресле. Опрятная, чуть согбенная, а в глазах играют лучики солнца. Кажется, вот-вот с ее уст сорвется родное и знакомое: «Радость моя!» Стоящий рядом юноша ласково обращается: «Матушка Серафима, нам пора». Я не ослышалась? Серафима! Она вступает в беседу легко и охотно. Слово за слово, веха за вехой развертывается полотно ее жизни. Прошито оно слезами и скорбями, верой и упованием, добропобедным: «Слава Богу за все»! Передо мной — первая и старшая алтарница Староярмарочного собора, правая рука покойного владыки Николая (Кутепова) в некогда кафедральном храме, хранительница его порядка и благолепия.

Как к Богу приучали

— Род у нас был верующий. Бабушка Устинья водила внучат в храм с малых лет. Бывало, устану, захочется присесть, а бабушка мне: «Вон, Боженька-то с палочкой идет. Нельзя садиться». Я и опять стою около нее. Мама нас поднимала в шесть утра на молитву. Прочитаем «Отче наш», «Богородицу», помолимся за папу, маму, бабушку. Потом она скажет: «Идите досыпайте». То, что заложено в детстве, всегда очень крепко.

Зина (так звали ее в миру) ни в пионеры, ни в комсомол не вступала. Не снимая носила крест и, сколько себя помнит, всегда ходила в храм. Воспитывалась она в большой семье. Отец умер рано, оставив маму и шестерых детей. Поэтому работать пришлось с 13 лет. Сначала жила в няньках в семье кадрового офицера, вела дом и присматривала за сыном хозяев, а как паспорт получила, устроилась на чулочную фабрику оверлочницей.

В 1942 году Зина заболела брюшным тифом. Приезжала фельдшер из Рожнова — только махнула рукой: нет, не поправится. Но мама теленка заколола, молоком отпаивала, травы заваривала. На Бога уповала! В первое время после кризиса даже ноги у девушки отказали. Но уже через полгода Зинаида трудилась в керженском лесу на лесоповале. Пленных немцев кормила.

После войны Зинаида устроилась на завод аппаратуры связи им. А. С. Попова, где 32 года проработала в гальваническом цеху, в три смены. На вредном производстве приходилось иметь дело с сильнейшими ядами — цианистым калием и натрием. Всего год оставался до пенсии, когда она заболела раком. Перенесла тяжелую операцию, облучение. Врачи дали первую группу и отправили умирать. Больше двух лет не проживешь, обещали. Но Господь снова поставил на ноги.

Как вышла на пенсию, пошла работать в храм. Вскоре после тяжелой болезни умер муж, а единственный сын Лев уехал учиться в Рязань на десантника. Видимо, Богу было угодно, чтобы отныне она проводила жизнь в посте и молитве.

В 1988 году Церкви передали Староярмарочный собор. На праздничном молебне после поднятия крестов Зинаида подошла к владыке Николаю под благословение, а он вдруг: «Благословляю тебя на должность старшей алтарницы в этом соборе». Она испугалась, даже заплакала. «Не пойду! — говорит. — Я к своей церкви привыкла». — «Как не пойдешь? Послушание превыше всего».

В Высокове, где Зинаида проработала уже 10 лет, все было налажено, а здесь, в Староярмарочном… Холодно, сыро, крыша течет, в рамах — щели, колонны закрыты кирпичом, в алтаре — разруха и ничего, кроме иконы Спасителя. Работать пришлось за всех: алтарников, чтецов, певчих, уборщиц, маляров. Даже поесть первые годы было негде. Грели чайник на клиросе, брали с приноса хлеба, и снова за работу. Приходили к шести, уходили в девять вечера. Владыка их жалел и уважал: «Ну, матери, потерпите».

Вот когда Зинаиде снова пригодились знания металлических покрытий и их свойств. Вся утварь и богослужебные предметы — в основном медь и латунь, и надо было правильно подобрать чистящее средство, чтобы их не испортить.

— Владыка, бывало, приедет на праздник, а у нас все сияет: «Как позолочено у вас в алтаре», — удивлялся он. Любил, чтобы все было просто: облачения — однотонные, ризы — скромные, стены — бледно-голубые. И нас журил, если мы перестараемся. А нам ведь все хотелось, чтобы с розами, бахромой и рюшами.

Порядок у матушки Зинаиды был и в храме, и в бумагах. Она и учет вела, и складом заведовала. Каждый месяц отчитывалась перед старостой за облачения, утварь, вино, посуду, ковры. Сама подбирала помощников. А еще восемь лет ездила к владыке Николаю в резиденцию убираться. И никому не говорила. Трудилась у него в саду и в огороде, сажала цветы, ягоды.

Терпением скорбей

В 1990 году мать Зинаида получила двойной перелом: поскользнулась прямо в храме. Из больницы вернулась с искусственным протезом и на костылях, но по-прежнему была старшей и работала на равных со всеми: убиралась в алтаре, чистила семисвечник, мыла стены и окна, стирала и гладила облачения. Жаловалась владыке Николаю, мол, не могу работать.

— А ты, мать, не работай, — уговаривал он. — Ты только находись в алтаре и за всем приглядывай.

Да разве усидишь на месте! Все равно трудилась. Потом новые скорби. С 2005 года осложнения за осложнениями, операции, бесконечные перевязки, уже на обе ноги. Перед самой выпиской, на Покров Божией Матери, матушка сломала и вторую ногу — сложный перелом бедра в четырех местах. За что? Почему? На мой безмолвный вопрос отвечает:

— Я очень грешная, да и у родных: сына и сестер — грехов немало. Вот и страдаю. Значит так надо. Алтарь — второй Иерусалим. Все делаешь в нем, как вой­дешь, со страхом Божиим и поклонами. Но ведь мы же из мира приходим. И споры, и разговоры бывали. Видимо, я набрала много грехов. И Господь давал снова потерпеть скорбь.

Постриг по послушанию

Монашеского подвига Зинаида никогда не чувствовала себя достойной. Иночество, а затем монашество ей пришлось принять вопреки своей воле. Владыка Николай благословил. Зинаида приняла постриг зимой, в праздник Знамения Божией Матери, от игумена Иннокентия (Самылкина), за 200 километров от Горького, в Урене. И никому об этом не сказала. Целых 25 лет ни сын, ни родственники не знали, что она приняла иночество. Апостольник под платок повязывала, и даже в храме никто не догадывался.

Постриг в мантию тем более не входил в ее планы. Какое там: одно испытание за другим — спастись бы терпением скорбей. 2006 год. Спустя девять месяцев тяжелой реабилитации после осложнения на костях ног. Матушка лежит в своей кровати и делает упражнения, чтобы частично восстановить их подвижность: по триста раз на каждую. Отсчитывает по четкам и молится. И вдруг, как снег на голову, звонок и голос архимандрита (тогда игумена) Тихона (Затёкина), наместника Печерского монастыря: «Матушка, готовься. Завтра буду тебя постригать в монахини, владыка Георгий благословил». Свое новое монашеское имя она тоже узнала только во время пострига: «Нарекаешься в честь преподобного Серафима Саровского…»

Хотя знаки от Господа были задолго до этого. Первую весточку о будущем призвании она получила из Дивеева. Однажды она лежала в 9-й больнице, а по соседству лечились дивеевские сестры (в то время в Дивееве еще не было больницы).

— Захожу я к ним в палату, опираюсь на клюшку, а схимница Анисия и говорит: «Батюшка Серафим идет!» — и курит на меня ладаном. Каждый день заходила к ней в палату, а она знай свое приговаривает: «Батюшка Серафим идет»…

Сейчас матушке Серафиме 93 года. Монашеское правило она до сих пор творит на ногах. Опирается на ходунки и совершает нелегкие шаги по комнате. Читает 150 «Богородиц» Помощнице и Покровительнице во всех ее бедах и 100 молитв Серафиму Саровскому, своему небесному наставнику.

Марина Дружкова

Полная версия статьи — в журнале «Моя надежда» №3/2017

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской митрополии обязательна.