Жизнь под контролем

Октябрь 1917 года расколол историю Русской Церкви на две части. Сто лет назад в ней начался период, о котором и подумать не могли ни Дмитрий Донской, ни Иван Грозный, даже в смуту 1612‑го не покушались на христианскую веру. После революции начались настоящие гонения, сопоставимые с преследованиями христиан первых веков. Но Церковь, вопреки ожиданиям новой власти, существовать не перестала. В нее, гонимую, приходили новые и новые люди. В этом году 4 ноября, на Казанскую, отмечает юбилейную дату — 50 лет служения — протоиерей Владимир Романов, клирик храма во имя Святой Живоначальной Троицы поселка Высоково.

— Отец Владимир, я знаю, что вы не из священнической семьи. Как получилось, что советский юноша решил поступить в духовную семинарию и посвятить жизнь служению Господу?

— Пути Его неисповедимы. Если говорить о семье, то моя мама была не очень-то воцерковленной. Нет, она не отвергала, конечно, Бога. Но и… О чем, например, говорит факт, что я до пяти лет был некрещеный? Крестили меня ввиду скорбных обстоятельств. Были проблемы со здоровьем, и предстояла операция. Мы жили в Горьком. Мама работала на заводе имени Ленина, там она познакомилась с Таисьей Николаевной Андреевой, дочерью священника из Арзамасского района. Они стали очень дружны. А когда мне потребовалась операция, Таисья Николаевна предложила меня крестить и стала моей крестной. Таинство совершили в 1947 году здесь, в Высоковской церкви, где потом я и венчался, долго был настоятелем.

Крестили меня в Покровском приделе. Во время крещения, помню, мне очень в церкви понравилось. А потом была сделана операция, все прошло успешно, и с того времени, можно сказать, началось мое воцерковление. Благодаря моей крестной, опять же. Я бывал у нее в гостях, она вообще проявляла заботу обо мне. Таисья Николаевна была очень верующей, но приходилось это скрывать. Дома у нее посторонний человек икон бы не увидел — они были спрятаны в платяном шкафу. Иконастас такой… Молилась тайно. Но я об этом знал.

Когда я подрос, работать пошел на тот же завод, на сборку телевизоров. По стопам мамы… Мы делали черно-белые телевизоры «Чайка». Но эта работа мне не нравилась. Я гуманитарий по своей сути. Любил книги, особенно исторические, а в них обязательно отражалась церковная жизнь. Историю России ведь невозможно отделить от истории Церкви. А когда бывал в гостях у крестной, зачитывался духовными книгами (от меня она их не прятала).

Крестная же подала мне и мысль пойти по священническому пути. Я поступил в Московскую духовную семинарию, в Загорск. Маму это не порадовало, она очень за меня переживала, хотя препятствий не чинила. Там я учился с 1963 года, а потом захотелось посмотреть Питер, и я перевелся в Ленинградскую семинарию. Успехи в учебе были неплохие — меня приняли без экзаменов, просто переводом… Лавра была закрыта. Из ее храмов действующим был только главный Троицкий собор. Там, в Ленинграде, я познакомился с Володей Гундяевым.

— Неужели?! И каким вам тогда показался будущий Патриарх?

— Простым, отзывчивым юношей. Он учился на год младше меня. Говорил, что ему нравится диаконское служение. Голос-то у него до сих пор хороший, несмотря на годы — мощный, насыщенный баритон. Мы находились в приятельских отношениях весь учебный 1966–1967 год. Потом я окончил семинарию и уехал. Он был первым иподиаконом митрополита Ленинградского и Ладожского Никодима (Ротова). А подружились мы, когда я два раза иподьяконствовал у митрополита Никодима. Им по каким-то причинам не хватило людей, и мне предложили. Я, конечно, согласился. Служил в Морском Никольском соборе и в Троицком, в лавре. Так что со Святейшим мне довелось общаться и в семинарии, и через много лет, когда он приезжал в Дивеево, будучи еще митрополитом.

— Наверное, у вас была возможность остаться служить в Северной столице. Почему все-таки решили вернуться в Горький?

— Мама была здесь одна, пожилой человек, оставлять ее не хотелось. Кроме того, я домосед, и меня всегда тянуло на родину. Вскоре после окончания учебы я женился. В мае у нас был выпуск, а в октябре мы уже венчались. Псаломщица нашего храма познакомила меня с девушкой из верующей семьи. Мы с матушкой Глафирой уже много лет вместе. На зимнюю Казанскую меня рукоположили. Полтора года прослужил в Карповке, а потом перешел сюда, в Высоково, в кафедральный тогда собор.

Начинал я служить при архиепископе Флавиане (Дмитриюке). Он почил в 1977 году, потом был временно исполняющий обязанности управляющего епархией, а затем приехал владыка Николай (Кутепов). Владыка Георгий на моей памяти уже десятый архиерей, если не одиннадцатый. Это, конечно, если считать временно исполняющих обязанности. Владыка Николай жил в Карповке. Там же было и епархиальное управление — две комнатки, без телефона сначала. Это он, тогда еще архиепископ, добился, чтобы провели. Карповская церковь до него, если можно так сказать, была оторвана от внешнего мира. При архиепископе Флавиане если надо было кого-то найти, то посылали телеграмму из почтового отделения. Был специальный курьер. И благодаря телеграмме человек являлся к владыке.

Всего в Горьком было три храма: Карповка, Высоково и Старопечерская церковь. И священников было 9–10. А на всю огромную область даже 50 приходов не было. И сделать было ничего нельзя. Я с 1969 года в Высокове, в кафедральном соборе, был настоятелем, но три с половиной года прослужил в Печерах, а потом меня вернули. Когда Церкви передали Староярмарочный собор, владыка перенес кафедру туда.

Соборная церковь в честь Живоначальной Троицы (Высоково). 1949 год.
Фото из архива семьи Молевых

— В советское время верующим приходилось терпеть притеснения от власти. Вам наверняка тоже приходилось с этим сталкиваться. Допустим, доводилось ли лично общаться с уполномоченным по делам религий?

— С устранением Хрущева был взят новый курс. В 1970–1980 годы никто в наши дела особо не вмешивался. Но и, если можно так сказать, развития у Церкви не было, была стагнация, жили под конт­ролем. В Нижнем была инициативная группа, которая добивалась открытия в областном центре еще одного храма. С 1968 года боролись, и ничего не вышло. Они в Москву ездили, во Всемирный совет церквей обращались… Дело с места не сдвинулось. Но поток писем не прекращался до самой перестройки. То есть непосредственно государство не вмешивалось, но косвенно влияло.

Допустим, архиерей наметил какие-то кадровые перестановки — он обязательно должен был согласовать их с уполномоченным. И владыка мог ездить к нему и два раза, и пять, и больше. Уполномоченный все откладывал, переносил…

А непосредственного давления я лично не чувствовал. Проповеди не запрещались, но и не поощрялись, конечно. Не было крестных ходов. Когда в каком-то приходе нужен был батюшка, по болезни, например, отсутствовал, то, чтобы заменить даже на одну или две службы, требовалась регистрация уполномоченного. Архиерей давал только направление, а разрешение — уполномоченный. Но бывали случаи, что священники не получали регистрации, и службы не проводились.

На священников могли жаловаться местные старосты. У батюшки могли быть какие-то недостатки или, наоборот, достоинства. Это было поводом для жалобы властям. Допустим, священник был великолепным проповедником и привлекал к себе людей, к нему стекались. Староста сигнализировал. Часто он был ангажирован власть предержащими. И уполномоченный, естественно, принимал меры, чтобы это явление прекратить — священнослужителя обычно переводили в такое место, где вообще 15 бабушек было. Батюшки, к которым люди тянулись, служили на сельских приходах. А в городах даже без таких людей на праздники собиралось столько народа, что не протолкнуться. На Троицу или Пасху люд стоял в ограде, а на улице была трансляция. Не телевизионная, конечно.

У нас был «партайгеноссе», уполномоченный совета по делам религиозных культов Михаил Иванович Юров. Но мы, простые священники, практически не общались с ним. Однажды у меня, правда, случай был, меня вызвали к уполномоченному. На дому нельзя было ни соборовать, ни молебнов служить, ни освящать квартиры, ни отпевать. В частном жилье можно было только причащать больных. А я как-то пособоровал. Там было несколько человек, и кто-то донес. Уполномоченный меня прорабатывал, но как-то обошлось. Так вот и жили.

Только к тысячелетию Крещения Руси лед тронулся: начали открываться храмы, и верующие вздохнули свободно. Но сначала мы поняли, что уполномоченный немного дистанцировался от церковных дел. Почувствовали, что старосты стали более терпимые. Мягче стало отношение, перестали чинить препятствия. А потом уже начался настоящий духовный подъем.

Беседовала Надежда Муравьева

При цитировании ссылка (гиперссылка) на сайт Нижегородской митрополии обязательна.