Человек Божий

Портрет Евдокии, зоркой лишь сердцем

Как часто мы, здоровые, ходячие и зрячие, пасуем перед трудностями, проклинаем все на свете. Не раз приходится слышать от людей: «Прямо жить не хочется!» А вам? Мне в такой момент вспоминается простая женщина, которая имела незрячие глаза, но зоркое сердце и очень любила жить.

Мать Евдокии Чернигиной, Мария Михайловна, жила в деревне Богданово Сосновского района. Мужа Петра в Первую мировую войну убили, и она осталась в 29 лет вдовой с четырьмя детьми, из которых две дочки были инвалидами. Антонина, родившаяся в 1908 году, страдала болезнью ног, передвигалась с двумя палочками. Евдокия, младше нее на три года, в двухлетнем возрасте переболела корью и полностью ослепла. В их бедной избенке не умещалась даже русская печь, лишь посередине стояла буржуйка.

Мать трудилась от зари дотемна и никогда не опускала рук. Все вместе они пережили революцию, Гражданскую войну, Великую Отечественную. Антонина, как ни тяжело ей было передвигаться, получила начальное образование, к тому же прекрасно шила, собирала лоскутные одеяла, обшивала семью, и для людей старалась. Думалось Марии, что не пропадет девочка. А чтобы слепая дочка чувствовала себя в доме спокойно и уверенно, завела порядок: все вещи в их идеально чистом доме лежали строго на своих местах, и никто не нарушал установленных правил. И для каждого находилось ласковое и приветливое слово.

Если бы не слепота, Дуня была бы обычным ребенком, способным, смекалистым, компанейским. Подружки, бывало, подбивали ее на шалости. То надергают моркови на чужих грядках и сами убегут, а Дуняша за всех получит, то позовут малину рвать, а сами подведут не к малине, а к крапиве. Мать учила не копить на людей злобу, молиться и прощать. В доме вслух читали Священное Писание. Со слов Антонины Дуня запоминала молитвы, библейские истории.

Ходила Дуняша и в церковь в Арефино вместе с другими женщинами, почти 30 километров пешком. А по дому передвигалась, выставив руки вперед, чтобы ни на что не натолкнуться. Впрочем, к домашней работе была приучена ко всякой. Умела и прясть, и шить, и непонятно каким образом сама вдевала нитку в иголку!

В начале шестидесятых, когда сестра Анастасия уже вышла замуж, а брат Павел обосновался в Горьком, Чернигины поставили новую избу, с большой русской печью. Сколько было радости! Ведь в доме очень любили гостей, и атмосфера в нем царила особая, спокойная, даже дышалось легко.

Но вот не стало сестры Антонины, лет через десять слегла и мать. Последней мольбой умирающей Марии Михайловны к ближней и дальней родне было: «Не оставьте слепую!» Однако переезжать из намоленного родного дома Евдокия отказалась.

Деревенский быт без удобств тяжел и для зрячего, а что говорить про слепого? Евдокия топила печь, задвигала чугуны с едой, справлялась и с кочергой, и с ухватом. После этого умывалась и меняла одежду, все ведь делала на ощупь — вдруг где пристанет сажа? Сама мыла пол, проводя ладонью по чистому: проверяла, не осталось ли где соринки, сухо ли вытерто. Казалось бы, какая ей разница? А готовила как хорошо! Даже пельмени лепила. Мясо мелко рубила тяпкой в корыте, раскатывала тесто.

Жила по установленному предками внутреннему распорядку, который предусматривал чистоту тела и жилища, души и мыслей. На Пасху мыть избу к ней приходили помощники. В намытую избу с наступлением весны Евдокия обязательно покупала какую-нибудь обновку: занавеску на окошко, скатерть, половичок… Больших денег она не видывала, пенсия ее была всего 10 рублей. А надо было еще купить дров, заплатить за распиловку. Подспорьем в бюджете было то, что она продавала яйца.

Да-да, слепая держала кур, и когда заходила на двор, чтобы покормить их, можно было наблюдать идиллическую картину: курочки садились ей на плечи, на голову, ласково прижимались, словно чувствуя в ней Божиего человека. А если чужой заходил, на дворе поднимался немыслимый гвалт. Куры давали понять: чужим здесь делать нечего. И каждый год выводили цыплят, которых каким-то чудесным образом Евдокии удавалось сохранить до осени.

Гостеприимная женщина была хорошей рассказчицей, многое знала наизусть, любила литературные передачи, радиопостановки — и беседы с внучатыми племянниками, приезжавшими к ней на летние каникулы. Очень радовалась, когда они читали ей вслух. А если читать ленились, убегая на пруд купаться, не обижалась, ко всему относилась с пониманием.

По словам внучатой племянницы Надежды Анатольевны Курниковой, жительницы Павлова, общение с Дуняшей было в радость. Лишенная зрения, она не была лишена главного: душевной чуткости, доброты и жизнелюбия. Слепая и одинокая, она не вызывала мучительной жалости, наоборот, служила примером, потому что постоянно к чему-то стремилась. В зрелом уже возрасте научилась вязать, сучила пряжу из серой подкладочной ваты и вязала носки, варежки и коврики — «постиланки». Ровные, аккуратные, они покрывали скамью, кровать, русскую печь, их она охотно раздаривала родным и знакомым. Жила полной жизнью, не чувствуя себя ущербной. Уже стоя у последней черты, она говорила: «Чем дольше живу, тем больше хочется… Как хорошо жить на вольном свете!»

Последние три-четыре года, когда справляться с собственным хозяйством стало не по силам, Евдокия Петровна переехала в деревню Богданово к внучатой племяннице Елене. Умерла 9 сентября 1999 года на 89-м году жизни.

Вот такая прожита обыкновенно-благочестивая жизнь. Никого не осуждала, никому не досаждала, как преподобный Амвросий Оптинский советовал, и никогда не унывала. «Пообщаешься с ней, и все облака над твоей головой рассеются…» — до сих пор вспоминают ее близкие. Всем своим существом Евдокия Чернигина, светлый и радостный человек, вселяла в людей надежду на лучшее.

Для чего Господь посылает в мир людей, которых сейчас принято называть людьми с ограниченными возможностями здоровья? Для нас с вами. Чтобы мы могли проявить сочувствие, великодушие и благородство. А иногда и просветились примером их жизни, мужественного к ней отношения. В рассказе Платонова «Юшка» главный герой рассуждает: «Я жить родителями поставлен, <…> я тоже всему свету нужен, <…> а по надобности мы все равны».